На консилиуме он сказал буквально следующее: «У вас ничего страшного нет, и вы это прекрасно знаете, но жить вам трудно и помогать вам нужно!» Так я был принят в психотерапевтическую гостиную. Поначалу мне все не понравилось. М. Е. повторял: «У нас не искусствоведческий кружок!»; «Изучайте характеры!» Он подарил мне одну из своих лучших книг «Трудный характер и пьянство». Я нашел в ней себя – психастеноподобный шизоид. Потом М. Е. со своей ученицей Леной Добролюбовой придумали полифонический характер, и я был вписан туда. Я помню, был доклад о Родене. Когда спросили моего мнения, я ответил, что все биографии делаются по шаблону, жизнь замечательных святых, как сказал однажды Лотман. М. Е. был недоволен. Но потом я никогда не слышал от него ни одного дурного слова. Ведь он психотерапевт, и он научил меня писать психотерапевтические книги. Однажды я пришел к нему в растерянности и сказал: «М. Е., я закончил книгу. Что же мне теперь делать?!» «Как что? – невозмутимо ответил М. Е. – Писать новую!» С тех пор, когда у меня нет депрессии, я пишу одну книгу за другой; наверно, я уже написал и издал порядка 50 книг, не считая переизданий. Когда вышла моя первая московская статья «Основания философии текста», он с уважением сказал: «Какая серьезная наука филология и аутистическая!» С годами мое ученичество переросло в психотерапевтическую дружбу. Мы вместе с М. Е. выступали по телевидению у Саши Гордона в программе «Психопатическая личность». Я никогда не был дома у М. Е., о чем продолжаю мечтать, и никогда не видел его жену Аллу Алексеевну, знаю о ней по замечательной книге М. Е. «Целебные крохи воспоминаний». Я желаю Марку Евгеньевичу здоровья и долгих лет жизни.
Я благодарен первым читателям этой книги: моей жене Татьяне Андреевне Михайловой и внучке 11‑летней Саше Смирновой.
Желаю всем счастья!
Глава первая
Истерия
1. Но почему ты выбрал именно истерию? Ведь по современным меркам это и не болезнь вовсе, так себе неврозик. Случай Доры вспомнил? Почему? Нет, я вспомнил доктора Саса и его книгу «Миф душевной болезни». И что там? Как будто ты не помнишь. Он вообще говорит, что психических заболеваний не существует. Истерия, по Сасу, – это невозможность безмятежного пребывания в языке. Кстати, вспомни слова Блейлера: «Там, где много истерии, подумай о шизофрении». Подожди, подожди. Не все сразу! Блейлер был обыкновенный врач, а Сас – антипсихиатр. Блейлер нам пока неинтересен. Давай про Саса. Он пишет, что истерия – это невозможность говорить на арбитрарном языке. Что истерический мутизм, как у Доры, – это невозможность сказать: «Посмотрите, как мне плохо! Я даже не могу говорить!» Астазия-абазия – это невозможность сказать: «Посмотрите, как мне плохо, я даже не могу стоять и ходить!» Задача психоаналитика не вылечить пациента (вылечить никого невозможно: раз уж заболел, так болей всю жизнь; но можно добиться более или менее стойкой ремиссии; это все, на что мы способны), а научить его говорить на арбитрарном языке. Подожди, но владение арбитрарным языком – это симптом вялотекущей шизофрении по Тимоти Кроу: Is schizophrenia price that homo sapiens pays for arbitrary language? Выходит, «излечивая» «больного» от истерии, мы прививаем ему шизофрению… А как ты думал? Я так, признаться, и думал.
2. Тогда подумай о шизофрении. Ведь, по Бинсвангеру, именно шизофреники неспособны безмятежно пребывать среди вещей. А что это значит? По Биону, шизофреники не различают вещи и знаки. Как ты себе это представляешь? Ну, вот вещь – вот знак, шизофреники думают, что вещь это знак, потому что, по Юнгу, их психика затоплена бессознательным, причем коллективным бессознательным. Именно для шизика каждая вещь – это архетип. И что дальше? Ну, а если каждая вещь – это архетип, то с ней надо обращаться очень осторожно. Почему? Шизофреники вообще очень осторожные люди. Как ты это понимаешь? Ну, по Вейкко Тэхкэ, у них преобладают диадные отношения. Или, как сказал бы Лакан, из их психики удалено Имя Отца. Подумай о диадных отношениях, что это такое? Это когда есть только мать. А отец как бы вырван из контекста. Это просто параноидно-шизоидная позиция Мелани Кляйн. Необязательно. Это может быть просто параноидная шизофрения. А что такое параноидная шизофрения? Это прежде всего бред воздействия, синдром Кандинского – Клерамбо. Психика окружена странными объектами. Ситуация безвыходная, преобладает безымянный ужас (Бион, Бинсвангер). И что же, ничего нельзя сделать? Если это младенец, то должна быть «достаточно хорошая мать» (Винникот), которая умеет «мечтать» (revere, Бион). Тогда она будет контейнером странных объектов своего малыша. А если она не умеет «мечтать»? Тогда плохо. Она вернет ему его странный объект обратно. И тогда все, кранты! Но ведь есть лекарства! Да, но сколько мг нейролептика ты можешь прописать ребенку, который весит-то от силы 20 кг? М-да! Это взрослого шизофреника, которому не смог в сходной ситуации помочь психоаналитик, можно свалить 300 мг сероквеля! И что же, он будет все время спать. Да, но это лучше, чем Кандинский – Клерамбо! Да уж! А если не сероквель? Ну респиридон, это зависит от индивидуальных особенностей пациента. Главное, что плохо, это то, что дозы в любом случае будут лошадиные. А это погубит его творческий потенциал, который у шизофреника очень большой. Подумай, например, об Антонене Арто. Уж такой был псих, а придумал
