акты женского творчества, якобы требующие особого к себе отношения. Она писала не только на русском, но еще на немецком и французском языках. Не только сочиняла, но и переводила (в том числе с русского – на немецкий, с немецкого – на французский), и ее переводы, как правило, были не только точны по смыслу, но и передавали стихотворную форму оригинала (что тогда не считалось обязательным). Уже первые ее русские стихи, появившиеся печати в 1839 г. рядом со стихотворениями М. Ю. Лермонтова, самый известный из русских критиков сразу назвал «прекрасными» и так рекомендовал читателям: «…подивитесь сами этой сжатости, этой мужественной энергии, благородной простоте этих алмазных стихов, алмазных и по крепости и по блеску поэтическому»[2].
Павлова считала себя ученицей Е. А. Баратынского, который предметом поэзии сделал мысль, направленную на постижение законов бытия и подавляющую «сердца бесполезный трепет». И ее поэзия тоже более интеллектуальна, чем эмоциональна: чувства в ней не столько выражаются, сколько подвергаются анализу, за которым часто следуют нравоучительные или иные обобщающие выводы.
Осуждает провиденье
Сердце жаркое узнать
Горьких мук благословенье,
Жертв высоких благодать.
Нет! есть сила для полета
В смелом трепете крыла!
Та беспечная дремота
Жизнью духа не была.
Он зрелей теперь для дела,
Он светлей для вольных дум;
Что умом тогда владело,
Тем владеет ныне ум.
Евангельский рассказ о хождении Иисуса по водам и апостоле Петре, усомнившемся и едва не утонувшем (Мф 14:25–33), приводит ее к такому заключению:
Не нам до Божьего примера
Достигнуть силою святой!
Не наша уцелеет вера
В грозе, над глубью роковой!
Кто жизни злое испытанье
Могучим духом встретить мог?
Кто жар любви и упованье,
Или хоть грусть в душе сберег?
Все чувства вянут в нас незримо;
Все слезы сохнут, как роса;
Земля и небо идут мимо:
Его лишь вечны словеса.
Отталкиваясь от интимных чувств и настроений, выражавшихся в элегической лирике пушкинской поры, от «беспечной дремоты», Павлова устремляется в область общезначимого, к «жизни духа». Своими торжественными интонациями ее стихи в чем-то созвучны поэзии Ф. И. Тютчева, а порой и Г. Р. Державина[4], о котором напоминают и встречающиеся у нее образцы словесной живописи:
Даль раскинулась пред нами:
Над зелеными горами
Блещут снежных гор хребты;
Полон весь простор окрестный
Торжествующей, чудесной,
Ненаглядной красоты!
Сентис сбросил с плеч туманы,
И венок надел румяный
Он на белую главу;
Над равниной вод сияя,
Смотрит ясно небо мая
Синевою в синеву.
Торжественная и строгая поэзия Павловой многим казалась недостаточно женственной, слишком сдержанной и холодной. Стихи могли нравится или нет, но всеми чувствовалось, что автор не довольствуется местом, отведенным в литературе для пишущих женщин, и предписанным им традицией кругом чувств и дум, преимущественно нежных.
Павлова не пыталась делать вид, что свободна от женских чувств или презирает их, напротив – именно женские мечтания и судьба являются главными предметами изображения в самых крупных ее произведениях – в написанном наполовину в прозе, наполовину в стихах романе-«очерке» «Двойная жизнь» (отд. изд. 1848) и поэме «Кадриль» (полностью опубл. в 1859), составленной из четырех рассказов светских женщин. Изображение женских мечтаний и чувств здесь местами не лишено иронии и сделано с претензией на психологический анализ, но в целом проникнуто авторским сочувствием и сознанием своей сопричастности к ним. Свою миссию Павлова видела в том, чтоб высказать в поэтическом слове то, что переживают женщины, не умеющие писать стихов, дать слово для них – «немых сестер» своей души, для «всех Психей, лишенных крылий» (см. «Посвящение» в «Двойной жизни»).
В лирике Павловой темы любви и женских грез также занимают свое место, но ими не исчерпывается ее душевная жизнь, а тем более «жизнь духа», имеющего, как она твердо веровала, высшее предназначение. Дух способен подчинять своим целям всего человека, ради высшей цели можно и нужно победить свои человеческие (женские) слабости – эта мысль была аксиомой для Павловой, чьей любимой героиней была Жанна д’Арк, какой ее изобразил Ф. Шиллер в трагедии «Орлеанская дева»
Белинский В. Г. Русские журналы [1839] // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: [В 13 т.]. Т. 3. М.: Изд-во АН СССР, 1953. С. 191. Речь шла о четырех ее стихотворениях, напечатанных в журнале «Отечественные записки» (1839. № 5): «Е. М<илькееву>» (под загл. «Неизвестному поэту»), «Клятва Мойны» (из В. Скотта), «Гленара» (из Т. Кэмпбэлла) и «Пойми любовь!» (из Ф. Рюккерта).
Здесь и далее без ссылок цитируются произведения, включенные в наст. изд.
Андрей Белый, анализируя ритмику ямбических стихов Павловой, в особенности отметил «тютчевское» и «державинское» влияние (Белый А. Собр. соч. [Т. 5.] Символизм. Книга статей [1910]. М., 2010. С. 266).
