зическое и нравственное возрождение западных рас! Пробегавшие по ним токи пламенной веры и бурной деятельности толкали их на кровавую резню! Только гений вроде Наполеона мог бы направить этот слепой бег к предусмотренной и определенной цели. Но такого гения действия не было нигде во всей Европе. Казалось, мир выбрал себе в правители самых посредственных людей. Сила человеческого ума была где-то далеко. При таком положении оставалось только катиться по наклонной плоскости, что народы и их правительства и делали. Европа имела вид военного лагеря накануне сражения.
Считаю своим приятным долгом выразить благодарность мужественным друзьям, которые защищали меня в парижской печати в течение последнего года, – с конца октября 1914 года: Амеле Дюнуа – в «Humanite» и Анри Гильбо – в «Bataille Syndicaliste»; в том же журнале – Фернанду Депре; Жоржу Пиошу – в «Hommesdujour»; Ж. М. Ренетуру – в» Bonnetrouge»; Руане – в «Humanite»; Жаку Менилю – в «Mercurede France» и Гастону Тьессону – в «Guerresociale». Этим верным соратникам в борьбе я приношу свою нежную благодарность.
I. Открытое письмо Гергарту Гауптману
Суббота 29 августа 1914 г.[1]
Я не из тех французов, Гергарт Гауптман, которые Германию считают варваром. Я знаю умственное и нравственное величие вашей могущественной расы. Я знаю все то, чем я обязан мыслителям старой Германии, и еще в настоящую минуту я вспоминаю пример и слова нашего Гете, – он принадлежит всему человечеству, – отвергающего всякую национальную ненависть и сохраняющего свою душу спокойной на тех высотах, «где счастье или несчастье других народов чувствуется, как свое собственное». Всю жизнь я трудился для дела духовного сближения наших двух народов, и жестокости нечестивой войны, вовлекающей их в борьбу, которая разрушает европейскую цивилизацию, никогда не заставят меня замарать ненавистью мой ум.
Итак, какие бы у меня теперь ни были причины страдать по вине вашей Германии и считать преступной германскую политику и употребляемые ею средства, я вовсе не возлагаю ответственность за нее на народ, который ей подчиняется и является ее слепым орудием. Это не значит, что я, подобно вам, смотрю на войну, как на нечто роковое. Француз не верит в рок. Рок – это оправдание для безвольных душ. Война есть плод слабости народов и их глупости. Их можно только жалеть, нельзя винить их. Наш траур я не ставлю вам в укор; ваш траур будет не меньше. Если Франция разорена, то же самое будет и с Германией. Я даже не возвысил голоса, когда видел, как ваши войска попирают нейтралитет благородной Бельгии. Этот бесчестный поступок, вызывающий презрение во всяком честном сознании, слишком входит в политическую традицию ваших прусских королей; он меня не удивил.
Но неистовство, с которым вы обрушиваетесь на этот великодушный народ, единственное преступление которого – в том, что он отчаянно защищает свою независимость и справедливость, как это вы сами, немцы, делали в 1813 году… это слишком! Негодование мира восстает против этого. Приберегите эти жестокости для нас, французов, ваших настоящих врагов! Но яростно набрасываться на свои жертвы, на этот маленький бельгийский народ, несчастный и невинный!.. какой позор!
И, не довольствуясь борьбою с живой Бельгией, вы воюете с мертвецами, со славой веков. Вы бомбардируете Малин, вы сжигаете Рубенса. Лувен уже не больше, как куча пепла, – Лувен, с его сокровищами искусства, науки, – священный город! Но кто же вы такие? и каким же именем, Гауптман, называть вас после этого, вас, отвергающих имя варваров? Чьи внуки вы – Гете или Атиллы? С кем воюете вы – с армиями или же с человеческим духом? Убивайте людей, но уважайте творения! Они – наследие человеческого рода. Вы, так же как и мы все, – его наследники. Разрушая его, как вы это делаете, вы показываете себя недостойными этого великого наследства, недостойными занять место в рядах маленькой европейской армии, которая является почетной стражей культуры.
Не к мнению остальной части вселенной обращаюсь я, выступая против вас. Я обращаюсь лично к вам, Гауптман. Во имя нашей Европы, одним из славнейших бойцов которой вы были до этих пор, во имя той культуры, за которую величайшие из людей борются веками, во имя самой чести вашей германской расы, заклинаю, призываю вас, Гергарт Гауптман, – вас и избранную часть немецкой интеллигенции, среди которой я насчитываю столько друзей, – протестовать из последних сил против этого преступления, которое падает на вас.
Если вы этого не сделаете, вы докажете одно из двух: или что вы его одобряете (и тогда пусть раздавит вас приговор всего мира!), или же что вы бессильны поднять голос против гуннов, которые вами распоряжаются. А в таком случае, по какому праву можете вы еще утверждать, что вы сражаетесь за дело свободы и прогресса, как вы это писали? Вы даете миру доказательство того, что, будучи неспособны защитить свободу мира, вы даже неспособны защитить свою и что лучшая часть немцев порабощена злейшим из деспотизмов, деспотизмом, разрушающим великие произведения искусства и убивающим человеческий
Телеграмма из Берлина(Агентство Вольфа), перепечатанная «Gazettede Lausanne» от 29 августа 1914 года, сообщила, что «старинный город Лувен, богатый произведениями искусства, более не существует».(См, примечание на стр. 97).
