лев, вспрыгнул ей на руки и зарычал. Она попрощалась с ребятами у ворот, тихо вышла на Тёрл-стрит, а потом со всех ног бросилась к Ложе Иордана и влетела в дверь на секунду раньше Пантелеймона, принявшего вид гепарда.
– Я вынужден был позвонить Магистру и доложить о тебе, – сказал ей Швейцар с видом святоши. – Он очень недоволен. Ни за какие деньги не захотел бы я оказаться на твоем месте.
– Где Роджер? – спросила она.
– Я его не видел. Ему тоже достанется. О-о, когда мистер Коусон его поймает…
Лира кинулась на Кухню, где в жаре и пару, гремя посудой, суетились люди.
– Где Роджер? – крикнула она.
– Уйди отсюда, Лира! Не до тебя!
– Где он? Он появился или нет?
Никого это, оказалось, не интересовало.
– Да где он? Вы ведь должны знать! – крикнула Лира шеф-повару и, получив оплеуху, бросилась к двери. Кондитер Берни пытался ее утихомирить, но она была безутешна.
– Они украли его! Проклятые Жрецы, их надо поймать и всех поубивать! Ненавижу их! Вам плевать на Роджера…
– Лира, мы все заботимся о Роджере…
– Неправда, вы бы сразу бросили работу и пошли его искать! Ненавижу вас!
– Мало ли почему он не появился. Будь же разумной. Нам надо приготовить ужин и подать меньше чем через час: Магистр принимает в своем доме гостей, ужин будет там, а это значит, что шеф обязан доставить туда ужин быстро, чтобы не остыл. И как бы там ни было, Лира, жизнь должна продолжаться. Я уверен, что Роджер объявится…
Лира выбежала из кухни, опрокинув стопку серебряных крышек для блюд и не обращая внимания на гневные крики. Она промчалась вниз по ступенькам, через Квадратный Двор, между Церковью и Башней Пилигрима и во двор Яксли, окруженный самыми старыми зданиями Колледжа.
Пантелеймон бежал перед ней в виде маленького гепарда, и они взлетели по лестнице на самый верх, где была спальня Лиры. Лира распахнула дверь, подтащила к окну свое дряхлое кресло, открыла окно и выбралась наружу. Под окном проходил выложенный свинцом каменный сток шириной сантиметров в тридцать, она встала на него, повернулась и вскарабкалась по шершавой черепице на самый гребень крыши. Там она раскрыла рот и закричала что есть силы. Пантелеймон, на крыше всегда превращавшийся в птицу, летал вокруг и кричал вместе с ней, как грач.
Вечернее небо окрасилось персиковыми, абрикосовыми, кремовыми тонами; на их фоне кучками мороженого белели облака. Вокруг, вровень с крышей, поднимались шпили и башни Оксфорда, слева и справа – с востока и с запада – зеленели леса Шато-Вер и Белого Села. Где-то кричали грачи, звонили колокола, и ровный рокот двигателя со стороны Окспенс возвещал об отбытии в Лондон дирижабля с вечерней Королевской Почтой. Он поднялся за Церковью Святого Михаила – сначала величиной с сустав мизинца, если держать его на расстоянии вытянутой руки, а потом становился все меньше, меньше, пока не сделался
