ответил Уленшпигель, – разве вы забыли, как я шёл за вами к вашему полю, где растёт зеннип. Там, указав мне на коноплю, вы сказали: «Везде, где увидишь это растение, загадь его, ибо оно служит для колесования и виселицы». Я его и загадил, хозяин, загадил и опозорил: не бейте же меня за моё послушание.
– Я сказал кеннип, а не зеннип, – закричал в бешенстве Ян де Цуурсмуль.
– Хозяин, вы сказали зеннип, а не кеннип, – возразил Уленшпигель.
Долго они препирались; Уленшпигель говорил тихо, Ян де Цуурсмуль кричал, как орёл, путая зеннип, кеннип, кемп, земп, точно моток кручёного шёлка.
И собутыльники хохотали, точно черти, пожирающие котлеты из доминиканцев и почки инквизиторов.
Но Уленшпигель потерял службу у Яна де Цуурсмуля.
XLVIII
Неле всё тосковала о своей судьбе и о своей безумной матери.
Уленшпигель служил в это время у портного, который всегда говорил ему:
– Когда делаешь шов, шей плотно, чтоб ничего не было видно.
Уленшпигель сел в бочку и принялся за шитьё.
– Это ещё для чего? – вскричал портной.
– Уж когда шьёшь, сидя в бочке, наверное, ничего не будет видно.
– Садись-ка за стол и делай маленькие стежки, один подле другого, – понял теперь? И сделаешь из этого сукна «волка».
«Волком» в тех местах назывался крестьянский кафтан.
Уленшпигель взял сукно, разрезал его на куски и сделал из них чучело волка.
Увидев это, портной закричал:
– Что ты тут, чёрт тебя дери, наделал?
– Волка сделал, – ответил Уленшпигель.
– Каналья! Я приказал, правда, тебе сделать волка, но ведь ты отлично знаешь, что волк – это крестьянский кафтан.
Спустя некоторое время хозяин приказывает ему:
– Перед сном, парень, подкинь-ка рукава к этой куртке.
Уленшпигель повесил куртку на гвоздь и целую ночь бросал в неё рукавами.
На шум пришёл, наконец, портной:
– Негодяй, что ты за новые шутки тут выкидываешь?
– Какие же шутки? Подкидываю рукава, как вы приказали, – да они всё не пристают к куртке.
– В этом нет ничего удивительного, и потому убирайся сейчас из моего дома. Посмотрим, будет ли тебе лучше на улице.
XLIX
Время от времени Неле, поручив Катлину присмотру добрых соседей, сама уходила далеко-далеко: до Антверпена. Она бродила по берегам Шельды и всё искала на барках и по пыльным дорогам, не встретит ли где своего милого друга, Уленшпигеля.
А тот как-то в Гамбурге на рынке среди купцов увидел несколько старых евреев, которые промышляли тем, что давали деньги в рост и торговали старьём.
Уленшпигель тоже захотел заняться торговлей: увидев на земле куски лошадиного навоза, собрал, отнёс на свою
