в лесок.
Потому что, если не ходить по улице, то прогулка на полчасика – это до болота и обратно.
Носков сам настаивал на том, чтобы его звали по фамилии, хотя и жаловался, что в школе дразнят то Носком, то Чулком, а иногда и Гольфом. Родители и бабушка звали его Аликом, и Носков утверждал, что иногда прямо не хочется отзываться, так его раздражает это уменьшительное имя. Ему, как ни странно, нравилось полное – Альберт. Но оно плохо сочеталось с фамилией. И Носков дожидался получения паспорта, чтобы тогда что-нибудь поменять, – имя или фамилии. Только не мог пока решить, что. То ли другую фамилию к имени подобрать, – например, Альберт Нарский или Апрелевский (потому что это самые удобные электрички к ним на дачу, нарские и апрелевские). То ли все-таки оставить фамилию, потому что потом его уже дразнить не будут, а имя выбрать новое, не такое альбертистое.
Моня была за Альберта и против Носкова, но считала, что среди остановок электрички (за Апрелевкой) есть более подходящие варианты: допустим, Альберт Бекасов или Рассудов. Алабин – тоже ничего. Можно даже Альберт Калугин (дальше Калуги электрички не ходят). Но от Калугина Носков отказался сразу, потому что калужские электрички у них на станции не останавливаются.
– Мне там только музей Волошина нравится, – продолжал Носков. – Когда вырасту, у меня тоже, может, будет такая мастерская: с большими окнами в сторону моря. И то подумаю: Ба говорит, что зимой в большие окна будет ветер задувать. А в горы нельзя – там заповедник. А на пляже скучно.
– А здесь, что, не скучно, что ли? – возразила Моня.
– Да? А ты знаешь, что у нас в леске каждый вечер туман? В поле нет, на улице нет, на дороге нет, а в леске есть?
– Не знаю, – сказала Моня. – Бабуля вечером в лесок ходить не разрешает.
– И мне Ба не разрешает. Даже ту калитку запирает на замок, чтоб я не убежал и не заблудился. А что я, ненормальный, что ли? Подходишь к забору, а за ним ничего не видно, все белое и мутное. И над забором как будто стена. Хорошо, что этот туман хоть на участок к нам не лезет!
Носков, вообще-то, удобно устроился: у него были две калитки. Одна обычная, на улицу, а вторая – собственный выход в лесок. У всех, кто жил в этом ряду, вплотную к общественному забору, были свои калитки в лесок, – и у Мурика, и у Диты, а Моне приходилось ходить через общие ворота. И Носков с Муриком жили с правой стороны от ворот, а были еще участки слева, и у всех тоже калитки в лесок. Даже, между прочим, у Буланкиной, а она-то уж точно этого не заслужила.
– Я, кстати, видела недавно от ворот, как в лесок валил туман, – вспомнила Моня. – Мамочки! Это страшно. Он как раз оттуда валил, куда мы идем. Может, из болота. Или из речки.
– Я тоже думал, что из болота, а он от Буланкиной!
– Что?!
Носков был серьезен и печален. Прямо не Носков, а Альберт Нарский – в крайнем случае, Апрелевский.
– По-моему,
