«с зело малыми людьми». Не знал Василий Васильевич, что заговорщики следят за каждым его шагом, что Шемяка и Иван Можайский с полками стоят уже на Рузе, в двух конных переходах от Москвы. Как только князь Василий выехал в Троицу, заговорщики двинулись к Москве. Тайно сговорился Шемяка и с некоторыми московскими боярами, да купцами. Не обошлось без подкупа. В ночь на 13 февраля 1446 года изменники открыли ворота города, и войска Шемяки вошли в столицу. Начались расправы. Были схвачены обе Великие княгини, разграблена казна, посажены в оковы верные Василью бояре, «а дворы их пограблены». В ту же ночь Шемяка послал Ивана Можайского со многими людьми в Троицу, дабы схватить и самого Великого князя…
На дворе стояло студеное февральское утро, украшенное первыми сполохами розовых лучей восходящего солнца. Ветки деревьев опушило снегом и инеем. Стряхивая снежную пыль с веток, туда-сюда перелетали снегири и синицы. Птички ссорились и дрались за хлебные крошки, что стряхнул с подола своей рясы на утоптанный снег недалеко от паперти какой-то старый мних. Мороз сильнел, и от шагов людей скрипел и словно звенел снег. А в белокаменном соборе Святой Троицы было тепло. Горели свечи. Служили литургию. Народу было совсем мало. Василий Васильевич, одетый в теплый кафтан, клал поясные поклоны и творил крестные знамения, незаметно позевывая в кулак. А рядом с князем, повторяя за ним все его движения, стояли его малолетние сыновья – шестилетний Иван и четырехлетний Юрий. Одетые в полушубки мальчики неуклюже кланялись, и на лбах у обоих уже выступали капли пота. Ивану хотелось спать и кушать, но он держался, видя строгую и упорную молитву отца, а меньшой – Юра, не стесняясь и не задумываясь над тем, что его окружало, открыто зевал всем ртом и ждал, когда его поведут поснедать. Позадь князя и его сынов стояли верные княжеские бояре: Иван, Семен да Дмитрий Ряполовские. Самый молодой из них, Митрий, иногда склоняясь ко княжичу Ивану, шутливо шептал ему на ухо:
– Буде тобя, княжичь, поклоны-т класти. Небось исти хочеши? Шолъ бы, да поснедалъ, а тамъ возвернеши ся да и молись собе.
– Отчего, Митрий, самъ не снедавши, стоиши ту? – спрашивал в ответ княжич.
– Мне не можно. Язъ возросъ уже, – отвечал, улыбаясь, молодой боярин.
– Не прельстити тобе мя, Митрий. Вемъ, яко ни малымъ, ни возрослымъ нельзя снедати предъ причастиемъ, – нахмурив бровки и немного подумав, отвечал княжич.
– Да ты ступай отай, яко хощеши на дворъ. А тамо сходи до трапезной, да и поишь чо. Мнихи чай ти не откажуть. Яко же возвернеши ся, зде же и не сказывай, – настаивал, улыбаясь, Митрий.
Княжич задумался на несколько мгновений, но, посмотрев вверх на молодого боярина и увидав лукавую улыбку на его устах, ответствовал:
– Иди-ко ты сам, Митя в трапезную. Поишь, и мне принесеши…
Тут одна створа храмовых врат распахнулась, скрыпнула, и в клубах морозного пара в собор негромко нырнул, слегка
