антропоцентризма. Проклятием частной собственности, маскирующейся под «любовь к своим». Проклятиями недоверия, трусости, поколенческой травмы, гиперактивности миндалевидного тела и опасных зависимостей. Проклятием задавленной страсти и отсутствия вечной тайны. Проклятием смешанных чувств и мелкой лжи.
Я потратила массу времени на решение обманчиво простого вопроса, очевидного для человека без врожденной тревожности, – чем отличается любовь от страха? Судя по психологическому труду под названием «Общая теория любви» – ничем, догадалась я. «Многие наши предки с пониженным чувством опасности падали с высоких деревьев и страдали от бивней мамонта и змеиного жала». Как и в жизни, в любви надо учиться осторожно вылезать «из-под защитного папоротника».
Честно говоря, мало кто из знакомых мне людей способен любить легко и свободно, без тени сомнений. При всей своей неискушенности в любви, сыновьям я желала лучшего и хотела передать им новый пакет привычек и опций. Я не хотела быть закрытой, погруженной в себя. С самого их рождения я старалась придумать более правильные инструкции. Можем ли мы разрушить проклятие и устоявшуюся схему, без всяких недомолвок двигаться к цели настойчиво и задорно? Способна ли я еще на что-то, кроме роли сомневающегося наставника в любви?
бабушка
Когда мой отец умер, а я всё еще была его дочерью, задававшей вопросы о любви, я превратилась в детектива. Моей задачей было, хоронясь под папоротником, докопаться до корней проклятия страшной привязанности, и я полагала, что это имело какое-то отношение к тайне моей бабки по отцу, ирландки Карлинн Мэри Галлахер, которая не дожила до старости и о чьей жизни мы мало что знали. Отец, выросший в приюте, почти никогда о ней не говорил. На все мои расспросы о его детстве он отвечал: «Давай поболтаем о чем-нибудь другом». Всё, чем я располагала, – это ее имя, фотография величиной с квадратик шоколадки и кое-какие разрозненные комментарии моего дяди и папиной ныне покойной приемной матери. В частности, у меня в памяти сохранилась одна фраза, которую дядя повторил во время своего недавнего визита. Она была в депрессии. У нее были проблемы. Что-то было не так.
Не зная ничего о бабушке, я ощущала волнующую близость с ней, чуть ли не больше, чем с кем-либо еще. Она стала для меня воплощением всего неизвестного, всего клубка чувств, который надо было размотать до конца, если я хотела разобраться в истории своей семьи и происхождении наших призраков.
Я начала работу по восстановлению родословной, чтобы придать форму призраку матриарха и вытащить его из безмолвия, стершего из нашей семейной памяти стольких женщин. В былые времена я бы корпела над микрофильмом, копалась бы в старых коробках, соскребала бы грязь с легендарных надгробий. В наши дни ничего не стоит стать детективом, раз – и готово. За несколько часов я разыскала бабушкины свидетельства о браке и смерти, а также узнала, что она не всегда была призраком, чьи отношения со счастьем складывались нелегко. Когда-то она была
