ы; граф Франц приподнялся на локте, и слуга внимательно посмотрел в его бледное лицо с очень светлыми голубыми глазами и длинной черной бородой.
– Господин граф хорошо спал?
– Да, Антуан; но что за молотки стучали под утро?… Нельзя ли запретить…
– Никто не стучал, господину графу это, вероятно, приснилось.
– Нет, Антуан.
Большой серый дог подошел и лизнул руку хозяина, протянувшего ему кусок хлеба; пес с нежностью потерся мордой о худую руку с узловатыми венами.
– Антуан, помоги мне одеться.
Графу казалось, что влажное белье освежает его в этот начинающийся серый день. Слуга держал кувшин для умывания и полотенца.
– Погода опять неважная: господину графу не удастся погулять; возможно, она изменится к полудню, и тогда господин граф сможет пройтись по парку…
– Может быть. Что нового в замке?
– Ничего.
– А что это за шум, что за нарастающий грохот?
– А, господин граф, это телеги, которые едут на уборку урожая свеклы; в это время они ездят по всем дорогам. Обычно нашим людям разрешают ездить по дороге, идущей вдоль Цейса. Но если это мешает господину графу…
– Нет, напротив, меня это развлекает. Можно подумать, что-то происходит. Эти повозки видны в окно?
– Нет, господин граф, деревья в роще слишком высокие и растут густо; это прекрасные деревья.
– Да.
И с минуту горящие, ледяные, отливающие золотом глаза графа, сосредоточенные на какой-то далекой мечте, смотрели на мелкие листочки, которые, словно тысячи колокольчиков, трепетали под порывами ветра. Потом граф сел.
– Антуан, день сегодня хмурый, как будто он проиграл ночью в карты; он похож на измученное заботами живое существо; закрой-ка ставни и зажги лампы. Как же жаль бедняг, вынужденных видеть мерзости мира! Антуан, если кто-то из работников или слуг попросит выходной на сегодня, если вдруг он захочет провести день в теплой постели при свете лампы, а не смотреть на это тусклое небо, отпусти его, очень тебя прошу.
– Хорошо, господин граф.
– И оставь меня. Пусть меня больше не беспокоят. И собаку оставь, она мне не мешает. Сюда, Фроунд.
Он сел за стол. Комнату освещал высокий светильник; из молочно-белого шара, который держали металлические лепестки, на бумаги и сиреневатую кожу книжных переплетов лился опаловый свет.
Граф встал, заколебался, снова сел, наконец, решительно направился к маленькому шкафчику и поставил рядом с собой графин, в хрустальных гранях которого красные и золотые блики сливались в узорчатую гирлянду, напоминавшую суру Корана, словно увиденные во сне отблески чудесной лампы в зеркале из дымчатого топаза; слегка дрожащей рукой граф налил немного желтой жидкости в бокал, на дне которого извивался изумрудный дракон с рубиновыми глазами. Еще, потом еще.
– Ну вот, – сказал граф Франц, – теперь день наступил! Видишь, мой бедный Фроунд, обуздать ночь не так и трудно. Нужно лишь смешать хорошее рейнское вино с таким же количеством коньяка, и дело сделано. Ах, Фроунд, вы, звери, подчиняясь инстинктам, избегаете одного вида стакана. Ты, мой старый товарищ, должен был бы привыкнуть. Ну всё, успокойся! Ложись; я прекрасно услышал твой троекратный лай. Тебе хочется выйти. Ах, приятель, больше всего ты любишь прогуляться в сторону кухни; ты величественно появляешься там, ни о чем не просишь; ты знаешь, что как только ты входишь в кухню своей царственной поступью, перед тобой тут же оказываются тарелки с объедками, и ты опасаешься, как бы старина Фред, английский бульдог, не опередил тебя. Ну иди, греши.
Граф Франц встал, слегка пошатываясь, пересек комнату. Дог медленно следовал за ним. Граф открыл дверь, пес быстро выбежал.
– Этот тоже скучает в обществе бедняги Франца, но он всё же милый. Ба! Нет в мире совершенства. Вот надежный друг (и он погладил графин), вот мои старые приятели – с берегов Рейна, из Медока, из Шаранты, с Ямайки, кое-кто из Венгрии. Они честны. И в то же время этим подлинным Тартюфам, этим ханжам, этим краснолицым или, наоборот, бледным проповедникам, господам Шерри или Портвейну, надо обеспечить достойный и даже изысканный прием, чтобы они как следует отдохнули у меня в желудке. Они выводят человека из состояния греха, разве что во сне он пребывает в нем, но спящий человек не может грешить. У них полно веских причин уговорить вас поспать, и вам не будут мешать ни груженные свеклой телеги, ни раздающийся по вечерам траурный металлический скрежет, напоминающий ломаемые на похоронах шпаги, которые издают загадочные кареты, не спеша двигающиеся прямиком в ад. Да и милейший Антуан ничего не знает о маленьком шкафчике, где за книгами собраны все мои друзья. Они бы их отобрали – сказали бы, что заботятся обо мне. Без доброй моей Доротеи, которая хочет, чтобы мне снились хорошие
