Картошку жарить умеешь?
Катя засмеялась:
– Я все умею! Что скажете, то и приготовлю.
– И рыбку пожарить сможешь? – удивился дед.
– Смогу, конечно! Только знаете что… – она вдруг поняла, что не взяла с собой ничего, кроме ключей от квартиры и складной зубной щетки. – Вы мне переодеться что-нибудь дадите? Ну штаны какие-нибудь старые и футболку? Я что-то не подумала…
– Дам, Катенька, конечно, дам. Вон, Санькины джинсы старые и наденешь, да рубаху его, которую он еще в школе носил. Сейчас принесу.
Дед скрылся в доме и через минуту вернулся, держа в руках джинсы и клетчатую рубашку:
– На вот, иди в баньку, во-о-он там, налево, видишь? Там и переоденься.
Катя повернула голову и увидела в дальнем конце огорода небольшую приземистую баню. Отцепив от сумочки шелковый шарфик, она забрала у деда одежду и пошла по тропинке. Зайдя в предбанничек, она сняла с себя сарафан и осталась в одних трусиках. Повесила сарафан на крючок для одежды и нырнула в джинсы. Они оказались немного большеваты, но для жарки рыбы сойдет, подумала Катя. Рубашка пришлась почти впору, и Катя завязала ее узлом выше пупа.
Когда она, в довершение свернув шелковый шарфик в четыре раза и завязав его на голове, как косынку, вернулась во двор, Саша уже занимался дровами. На руках у него были строительные перчатки, а больше, кроме шорт и кроссовок, из одежды на нем не было ничего. Катя остановилась чуть поодаль так, что он, как ей казалось, не мог ее видеть, а вот ей, наоборот, было видно каждое его движение.
Саша колол дрова профессионально, и было сразу понятно, что делает он это далеко не в первый раз. Огромные чурки разлетались на две части с одного точного и сильного удара. Раз! – и полетели в разные стороны куски только что бывшего единым целым пенька. Раз! – и из пенька получилось уже четыре части. Раз! – их уже восемь.
Она смотрела и смотрела на единственного в мире мужчину, такого сильного и такого красивого, и вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на него словно в последний раз, пытаясь запомнить каждое его движение, каждый вздох, каждую капельку пота на лице, и что ее не покидает чувство какой-то неминуемой потери. Никогда раньше Катя не испытывала таких эмоций, ей казалось, что вот он, здесь, такой близкий и такой… ее, ее до спазмов в горле, когда становится больно дышать только от того, что этот человек рядом, и что его нет: нет с ней, нет в ее жизни… Ее охватил какой-то вселенский ужас, и впервые она почувствовала себя такой одинокой, как будто оказалась на необитаемом острове безо всякой надежды на возвращение на большую землю, к людям. И она заплакала, заплакала горько, почти навзрыд: слезы полились по щекам и, не сдерживаемые ничем, покатились дальше по стройной шее, в вырез старой клетчатой рубашки, которую Саша носил еще в школе… Катя закрыла ладошкой рот, чтобы не разрыдаться в голос, но у нее никак не получалось успокоиться, и она плакала и плакала, не отрывая взгляда от Саши.
Такой Катю и увидел дед Иван, подошедший с другой стороны,
