о пикапа – слишком яркие для такого вечера. Но и обгонять машину не хотелось. Спешить было все равно некуда.
Он любил ранние сумерки, когда снег на мостовых, на крышах домов, на окрестных холмах как бы излучал голубой, синий или даже фиолетовый свет. В это время тени казались прозрачными и нежными, а редкие освещенные окна и пустынные улочки придавали городку таинственность и очарование.
Зимними вечерами городок Медора, штат Северная Дакота, превращался в затерянный в холмистых степях немного бутафорский голубой мирок. Всего сто тридцать шесть жителей – скотоводы, егеря из Национального парка Теодора Рузвельта да члены их семей.
Пикап маячил перед его глазами до самого «Лихого наездника» – деревянной двухэтажной гостиницы. Отсюда было рукой подать до тупика, где стоял сборный домик на колесах, служивший ему пристанищем почти два года.
Проехав гостиницу, все девять номеров которой зимой пустовали, он притормозил у пресвитерианской церкви. Его внимание привлекла полуоткрытая дверь, из нее лился на снег розоватый свет, теплый и притягательный. Странное дело, подумал он, ни разу не пришло в голову сюда заглянуть. Впрочем, что там могло быть интересного? Как и во всей Медоре, ничего. Абсолютно ничего.
Здесь у него пропал интерес ко всему. Когда это началось? Два месяца назад? Четыре? Полгода? Он уже не помнил. Сначала забросил книги, потом стал бриться раз в три, а то и в четыре дня. Перестал ходить в сауну, запихнул в угол массивный тренажер.
Видно, из-за этого стал грузнеть и, хотя ел мало, прибавил почти четыре фунта.
Он говорил себе, что это естественный процесс для человека, уже перешагнувшего рубеж сорокалетия. Истинная причина, однако, крылась в том, что он перестал заниматься делом. Собственно говоря, он сейчас вообще ничем не занимался. Не торопясь проживал деньги, полученные от Компании.
Тратил он мало – даже для такого городка, как Медора. Иногда заглядывал в бар, но заказывал не больше одного стаканчика виски. Раньше он совсем не брал в рот спиртного, когда был за рулем.
Поставив под навес свой «гремлин», он стряхнул с него щеткой снег. Машина – единственное, что всегда им содержалось в полном порядке. Эта выработанная годами привычка была сильнее всего. Даже сильнее лени.
Он отпер обитую пластиком дверь сборного домика и, сбросив за порогом ботинки, направился в столовую, которая одновременно служила еще кухонькой и баром. Зажег свет, и в глаза бросился длинный ряд немытых стаканов на буфетной стойке. Правда, стойка давно ему уже была не нужна – завтракал он у плиты.
Что это был за завтрак? Хрустящий хлебец с гороховой пастой, джем из тюбика, галета, чашка растворимого кофе. Провалявшись полдня со старыми журналами, он ехал в кафе обедать. Обед тоже не отличался особым разнообразием. Почти всегда одно и то же – бифштекс с луком и стакан апельсинового сока.
На ужин он покупал в баре печенье, иногда сыр или пакетик жареного картофеля. Сегодня он забыл это сделать.
Стянув куртку, он полез в холодильник, извлек оттуда банку с пивом, нажал клавишу телевизора и уселся на раскладной стул.
Одиночество не тяготило его – он к нему привык. Когда он приехал сюда, то не рассчитывал пробыть здесь долго и поэтому не торопился обзаводиться знакомыми. Порой подчеркнуто сторонился всех этих парней в широкополых «стетсонах» и сапогах на довольно высоких каблуках, которых про себя называл «опереточными ковбоями»: они давно пересели с лошадей на пикапы. А потом начали сторониться его.
Это произошло после случая в баре. К нему пристал и начал задираться подвыпивший скотовод из Дикинсона. Бедняга был совсем не готов к удару да вдобавок, неудачно приземлившись, вывихнул себе плечо.
С тех пор он везде чувствовал вокруг себя холодок отчуждения. Единственный мужчина в Медоре, который иногда обменивался с ним двумя-тремя словами, был бармен.
Женщины тоже избегали общения с ним. Лишь одна соломенная вдовушка отважилась стать его подругой. Энн Робертсон, официантка из кафе, раньше считалась женщиной строгих правил. Но с тех пор, как Энн стала бывать в его домике, на нее поглядывали неодобрительно.
Энн не обращала на это внимания. Она искренне привязалась к нему, даже строила планы на совместное будущее. Но лишь до того дня, когда впервые пригласила его к себе – на Рождество.
Он не понравился ее дочерям, и они ему не понравились. Длинные, худые, коротко стриженные девочки посматривали на него холодными серыми глазами, переглядывались и перешептывались, а за столом почти не прикасались к еде. И хотя сама Энн старалась угодить ему как могла, он все равно чувствовал себя среди них далеким и чужим.
Попытка соблазнить его теплом семейного очага провалилась. Уходя, он даже попытался сострить по этому поводу, но в глубине души был огорчен. Потому что сознавал – что-то неизбежно переменится в их отношениях.
