ые казачьи песни и пляшут «вкруговую» – без музыкальных инструментов, под пение. Троицу празднуют три дня, после чего жизнь огромной станицы снова возвращается в привычную колею.
Мешок с радостью
Возвращался молодой казак Тишка домой, в родную станицу. Три года его дома не было – нёс царскую службу. Скачет красавец Тишка на своём лихом коне, всё ближе и ближе родимая сторонушка.
«Дома меня ждут не дождутся любимая матушка и невеста моя ненаглядная, Пелагеюшка», – думает Тишка и улыбается.
Вдруг смотрит – вдали его станица виднеется! «Ну, – думает Тишка, – все в станице знают, что я домой возвращаюсь! Пир закатим, хлебом-солью меня встретят!»
Но что такое? Подъехал Тишка к станице – никто ему навстречу не бежит, никто не привечает. Домишки казачьи покосились, крыши прохудились. Коровы громко ревут, не доены, не кормлены. Поля не вспаханы, не засеяны. Плач над куренями стелется, все люди друг с другом ругаются. А главное – никто Тишку не узнаёт!
Стани́ца
Казачье село, поселение.
«Совсем из ума выжил наш народец», – не верит глазам казак. Едет по станице – бабы плачут-причитают: «Лихо нам, лихо!» Послушаешь их, так и жить не хочется. Ребята малые – и те рогатки не стругают, в речке не купаются, а тоже горькие слёзы льют.
Подъехал он к своему куреню. На крылечке мать его сидит, и тоже слезами обливается.
– Вот и я, матушка! – кричит ей Тишка. – Я вернулся со службы царской! Живой и невредимый!
Куре́нь
Казачий жилой дом.
Мать плакать перестала, посмотрела на сына. Но не узнала!
– Не сын ты мне, – говорит, – лежат косточки моего сына на чужедальней стороне. – И слезами залилась пуще прежнего.
Как ни бился Тишка – не признаёт его матушка. И хоть ты тресни!
Совсем пригорюнился Тишка. «Если уж Пелагеюшка меня не узнает, – думает, – хоть в колодец иди бросайся».
Как в воду глядел казак!
– Иди, – кричит Пелагеюшка из-за своей околицы, – отсель, знать тебя не знаю! Тишка мой на другой девушке женился и погиб ни за грош на чужбине! А я так его любила…
– Что ты такое говоришь, душа моя? Вот же он я, живой, здоровый! – чуть не плачет казак.
– Иди, казачок, отсюда подобру-поздорову, а не то вилами по спине огрею! – вот и весь сказ. – За другого я замуж выхожу-то! – И ну Пелагеюшка реветь: – Ох, лихо мне, лихо!
Око́лица
Забор, ограда вокруг дома или целой деревни.
Ноет душа у Тишки. «Что же это делается на белом свете? Куда мне податься? В какую станицу бежать?»
Идёт Тишка по станице – хоть самому плачь! Вдруг видит – посреди улицы лужа большая, а в луже незнакомая старуха сидит, страшная, горбатая и кривая на один глаз. В лохмотьях и всклокоченная вся. А рядом с ней какой-то подозрительный мешок валяется.
«Так, – смекает Тишка, – надо ухо востро держать».
Только завидела его старуха – заголосила:
– Помоги, касатик! Помоги, Тиша! Шла-шла бабушка, да упала, а встать не может!
Обрадовался молодой казак, что хоть один человек его в станице признал. Забыл, что ухо востро держать надобно. Зашёл в лужу, подхватил старуху на руки, а та и кричит:
– Мешок, мешок-то не забудь!
Наклонился Тишка и поднял мешок. Что такое? Будто радостью его обдало! И такая это радость, что хоть в луже в пляс пускайся. «Бес, что ли, попутал? – думает Тишка. – Что со мной творится-то?» – И говорит:
– Штой-то я тебя, бабуся, в станице нашей досель видом не видывал!
И хочет бабку с рук спустить, на землю поставить. А та не даётся – прилипла, как тесто, не отлепишь!
– А-а-а! – хрипло и противно завизжала старуха. – Казачо-о-ок! Давненько я тебя здесь поджидаю. Сколько денёчков прошло, ужо со счёта сбилася! – И на спину ему – шмыг! – и повисла.
– Вот лихо-то, – прошептал Тишка.
– Ага, Лихо! Я – оно самое и есть! Говорили мне люди, что умней тебя казака во всей округе не найдёшь. Только я поумнее тебя оказалась!
– Выходит, так, – отвечает Тишка со вздохом. – Это ты народ взбулгачила?
– Я,
