Ника, – заговорил он. – Прапорщик вообще-то ударил тебя за дело. Хорошо ещё, что он пар здесь выпустил, а значит не доложит комбату, как ты чуть не сорвал выход разведгруппы к своим.
– Не, Якимчук не такой, он закладывать не станет…
Аникеев вздохнул. Рука, стиснутая в кулак, разжалась. Он пошевелил затекшими пальцами и огляделся тоскливо.
– Соображать надо, Ника, – повторил Гвоздик. – Проворнее головой работать. Тихоходная она у тебя какая-то.
– Вроде верно ты говоришь… – Аникеев провёл по лицу ладонью. – Значит, по-твоему, я виноват?
– Виноват, – подтвердил Гвоздик, разглядывая крупного, широколицего парня, с которым служил рядом уже шесть месяцев.
…А вечером вдруг пошёл дождь. Он кропил солдатские спины, камни, превращал пыль и песок в жёлтую жидкую грязь, которая стекала тонкими ручейками вниз, к подножию горы. И спал, наконец, выматывающий душу зной. В полночь пришла смена, первый взвод. Спиридонов разыскал его возле каменной амбразуры. Они молча закурили, пряча в горстях огоньки сигарет.
– Ну, как вы тут? – спросил Спиридонов тоном человека, мысли которого сейчас где-то очень далеко. Гвоздик коротко рассказал ему о событиях минувшего дня.
– Да-аа, – протянул Спиридонов всё с тем же отсутствующим выражением, – разведчики, они бо-орзые…
На том они и расстались.
Гвоздик ещё долго думал, – и тогда, и много позже. Думал, и никак не мог до конца понять, почему люди иногда бьют друг друга по лицу.
Харон
Домовитый Аникеев устроил крошечный костерок между валунами, и они вскипятили полный котелок воды. Уже заварился чай, когда прибежал запыхавшийся дневальный и позвал Гвоздика к телефону: «Срочно в штаб, ты летишь со Щербаком!» И Гвоздик поспешил по белой пыльной тропе вниз, в полковой городок, – к скопищу землянок и блиндажей, соединённых разветвлённой сетью окопов, – к развалинам покинутого кишлака.
– Почему выбор пал на него? Он не был другом Щербакова, плутовато улыбавшегося светловолосого парня из Могилёва, всего лишь месяц назад прибывшего в полк. Может, это было наказанием? За что? Да мало ли за что, – всегда отыщется повод наказать человека, а особенно – солдата. Или, наоборот, – поощ.рением, наградой, но тогда опять-таки – за что? Он не был лучше или хуже других, – обычный сержант, предпочитающий держаться подальше от вышестоящего начальства, не лезущий на рожон…
А если уж совсем по-справедливости, то почему не Лапоть?!..
…Лапоть, он же старший сержант Лопатин приказал: «Давай, Щербак!» Высокий, белоголовый Щербаков с облупленным носом медлил, только моргал растерянно. Месяц назад он ещё был в Союзе, готовился в учебке к этой непонятной войне, готовился, как все: что-то копал, маршировал по раскалённому плацу, выгружал ящики, ездил в горы чистить чьи-то пруды, один раз стрелял по мишени, один раз бросил гранату и время от времени получал очередную порцию сывороток под обе лопатки.
