ухмыльнулся он, бросая полотенце на пол.
– Дурак, – буркнула я.
– Это тоже не мое имя. – Он заухмылялся еще шире.
– Балбес?
– Многие зовут меня скотиной.
– Надо же, с чего бы это. – Я тоже усмехнулась.
– Совершенно не разбираются в людях, – ответил он, и глаза у него при этом дерзко сверкнули. Он взял иголку с ниткой и пообещал: – Я назову тебе свое имя, если не будешь орать.
– Отец мне всегда конфетки давал за храбрость.
– Конфет у меня нет, зато есть немного яблочного сока.
Яблочный сок? Фантастика!
– Это меня интересует даже больше, чем твое имя, – сказала я, глядя, как он вдевает нитку в иголку.
– А вот сейчас обидно было, – ответил он и скорчил оскорбленную гримасу.
– Если я начну расспрашивать, чем вы тут занимаетесь, – проговорила я, – ты снова сочтешь меня немецким агентом? Или просто любопытной девчонкой?
Он бросил на меня быстрый испытующий взгляд и ответил:
– Просто любопытной, – и вонзил иголку в кожу.
Боль была чудовищная.
Может, кое-какой опыт обработки ран у него и имелся, но все же он далеко не врач, и его сноровка оставляла желать лучшего.
– Ну? – сказал он и вонзил иглу снова.
Мне хотелось кричать от боли, но я стиснула зубы еще крепче, чем при промывании раны.
– Ты собиралась какие-то вопросы задавать. – Третий стежок.
Вопросы… Вопросы – дело хорошее. Вопросы помогают отвлечься. Но в моем затуманенном болью мозгу только одно и мелькнуло: а ты танцевать умеешь? Перед внутренним взором я увидела Стефана, кружащегося со мной под Night and day.
К счастью, у меня хватило ума этот вопрос не озвучивать. Какой уж из него танцор, из этого благородного спасителя с розой в руке? Он хладнокровно убил бы меня, если бы мне не удалось убедить его, что я не шпионка.
И чтобы такой вот тип танцевал? Это же просто смешно, Мира! И сама ты смешна. Ему бы только пляски на костях. Да и тебе плясать только в розовых мечтах!
– Сколько вопросов разом, – поддел Стефан, поскольку я продолжала молчать. – Неужто так больно?
Вместо того чтобы согласиться с этой версией, я наконец выдавила:
– Масада?
– Масада? – Он так удивился, что даже шить перестал.
А я, обрадовавшись передышке, кивнула на газету:
– Стоять насмерть?
– Да, стоять насмерть, – без колебаний подтвердил он. – Немцы всех нас перебьют. Без исключений.
Я посмотрела ему в лицо, в глаза – похоже, он действительно в это верил.
– Но это… это же безумие, – пробормотала я. Пусть даже немцы распоясались после Кровавой ночи – все равно невозможно себе представить, как можно уничтожить все население гетто.
Голубые глаза Стефана гневно сверкнули, словно своим «безумием»
