align="right">Что делать мне с Дождем?
если шел дождь, Ада тоже шла. На работу. В сухие дни она сидела дома и не выходила на улицу. Ада любила сухие дни.
Она была «идиоткой». Так называла Аду мать. Справка из психбольницы, выхлопотанная матерью, освободила Аду от каких-либо работ пожизненно. Ада получала денежку от государства. Но ей было мало. Денежки много не бывает.
Ада любила пить гранатовый сок. Покупала его вместе с другими продуктами в мокрые дни. А он, сука, такой дорогой. Тот, который неразбавленный. Ада каждый день пьет этот сок и представляет, что пьет кровь умершей матери. Когда-то мать пила кровь дочери. За месяц до смерти уже лежачая мать вцепилась тремя оставшимися зубами в руку Ады. Матери не понравилось, что дочь слишком резко достала грязную пеленку из-под ее обвисшего зада. Остался шрам на руке как напоминание. Недолго думая, в одну из сухих ночей, Ада взяла из чулана лыжную палку, подошла к спящей матери, прицелилась и воткнула палочный наконечник в середину материного лба. Мать тут же проснулась. Смотрит, над ней дочка стоит и палку почему-то лыжную в лоб ее вкручивает. И – темнота.
Тогда Ада поняла, что ей доставляет удовольствие протыкать что-либо, чувствовать, как острие входит в плоть, буравит ее. Ада захотела стать этаким буравчиком.
Она нашла такую работу. В мокрые дни дорожки парка усеяны трупами птиц: голубей, ворон, воробьев, уток. Птицы стали как люди. Их душевная организация теперь чрезмерно тонка и уязвима. В дни, когда идет дождь, число самоубийств резко возрастает. Птицы и люди кончают с собой. Если больше не хотят жить и летать. Ада хотела жить. Да и человеком или птицей она не была. Она была «идиоткой». Это что-то среднее между птицей и человеком.
В тот день дождь шел стеной. Ада шла вдоль своего дома, чтобы не намокнуть. Хоть она и была в выданном ей начальником дождевике, мокнуть, болеть и сопливиться она не хотела. От дома до парка – места ее работы – идти две с половиной минуты, но все-таки риск. Ада с детства не любила сопли. Поэтому не плакала, а сопли все съедала. То было в детстве. Козюльки Ада больше не ест, всплакнуть может. Но в себя, насухо, без воды. Ада любит, когда сухо.
В руках у Ады лыжная палка с острым наконечником. Каждый раз, выходя из сухих дней, Ада затачивает наконечник до предельной остроты. У нее есть специальная проверочная подушка, на которой мать, кстати, и кончилась (господи, прости), в которую Ада втыкает палку перед выходом на работу. Если вошла как нож в масло, то идеально. Комар носа не подточит.
Сегодня дорожки в парке пусты. Ни одной птицы-самоубийцы. «Ку-ку? Вы где? (Будто бы они что-то ответят.) Вам что, жить не надоело? Ну же! Давайте по-бырому! Вымокну тут с вами. Живо, давайте, подыхайте! Время-то идет!» – кричит Ада в свинцовое небо. А в небе искрятся молнии. Страшновастенько как-то.
Аде надо набрать сумку мертвых птиц. Так всегда было и будет. В конце рабочего дня (точнее, нескольких часов,
