ладно перехватывал широкий пояс из серебрегло́ва[55]. В школьной библиотеке Скагафьорда хранилась в числе прочих весьма занимательная книга, изданная еще в законоговорительство Старми́ра Мудрого, «Наряды народов земного круга», на одной из страниц которой красовался поморянин в почти такой же справе. К шитому серебром поясу того молодца, правда, был привешен добрый меч у левого бока, а не прятавшееся рукоятью вниз справа и чуть позади под кунтышом механическое сручье, более похожее на принадлежность строителя, чем на оружие. Вдобавок книжный поморянин держал под локоток поморянку в мухояровой юбке с подолом вровень с голенищами сафьяновых сапожек, в шелковой сорочке с вышивкой, и в отороченной мехом и зашнурованной так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, аксамитовой безрукавочке поверх сорочки. Взгляд Сигурвейг скользнул к висевшей на груди Самбора на цепочке сфере из альвского серебра размером с дергачиное яичко – если её открыть (как владелец делал если не ежечасно, то уж точно каждый день), над одной из половинок в воздухе возникала голограмма большеглазой и длинноносенькой девы. Надо было надеяться, что Самборовой ладе все-таки не приходилось ходить в уборах, шитых по образцам, пусть и миленьким, но вековой с чем-то давности.
За Самбором по той же лестнице, опасно заскрипевшей, на причал сошёл Гостислав, сын Чено́вы, а за тем вслед – и сам Анси Золотое Сердце, во всегдашнем овчинном кожушке поверх полосатой фуфайки. Оба ступали по камням не совсем уверенно, слегка вразвалку.
Эндоциклы, как, если верить лётчику, назывались средства передвижения жителей Калопневмы, замедлились, не доезжая с полторы дюжины шагов до скопления беженцев и ватажников рядом с «Фрелси…». От машин дохнуло паром, смазкой, и мёртвой водой. Не дожидаясь полной остановки огромных колёс, с подножек каждого эндоцикла спрыгнули по паре воинов, побежали рядом, а потом, держась за какие-то трубки, перешли с бега на шаг, помогая несуразным сооружениям остановиться, не теряя равновесия. Ирса, бережно отложив путеводитель – уважение к печатному слову у нее было почти врожденным, – внимательно наблюдала за происходившим.
Поддерживаемый за локоть одним из стражников, со второго седла самого большого колеса ступил на камни пирса старец с непривычно голым лицом, в бархатном плаще, прикрывавшем левое плечо, поверх расшитой геометрическим узором туники. Если верить тем же «Нарядам народов земного круга», плащ назывался «гима́тий».
– Доброго дня вам, мореходы, и да пребудет с вами благосклонность Четырнадцати, – старец поднял правую руку в приветствии, на его груди блеснула золотом овальная бляха.
– Мы уж решили, вы потонули, – перебил первого старца второй, лысый, тоже безбородый, в тунике попроще, без посторонней помощи слезший с водительского седла. – Кипри́но, сократим церемонию, благосклонность Четырнадцати с ними и так пребывает, иначе б давно кракенов или морских змеев кормили. Ты Анси?
– Я Гостислав, боцман, – ответил
Серебреглов – ткань с серебряными нитями.
