какая-то ярко-красная жидкость…
Рука исчезла. Нож сверкнул, сократился, стал острым стальным угольником, вырисовывающимся в обрамлении узкой рамы. И в круглом отверстии этой гильотины – голова…
Теперь была видна лишь голова, охваченная деревянным ошейником; все остальное исчезло. У этой головы было гримасничающее лицо Стефена.
Раздался скорбный вопль. Одержимый выкручивал себе на кровати руки.
– Стефен! Любимый!
Розина со страстной нежностью принялась покрывать его поцелуями. Он весь горел в лихорадке… Но тут их окутал мрак, – должно быть, голос Розины разбудил спящего и прогнал зловещий сон, ибо светящийся фантазм рассеялся.
Одна за другой загорелись лампочки спальни. Затем Розина вернулась к Стефену, вытерла пот с его лба, накрыла одеялом.
– Что происходит? – спросила она.
Он пребывал в оцепенении.
– Что с тобой, Стефен? Тебе снился сон, так ведь?
– Я кричал? – произнес он наконец. – Да, полагаю, мне что-то снилось.
– Но что это был за сон?
– Не помню, – выдавил он из себя.
Стефен был совершенно обессилен. Он тут же снова заснул глубоким сном.
Розина, сидя в изголовье его кровати, мучительно размышляла.
Сколь бы легкий след ни оставляли в памяти сны, было поразительно, что Стефен, очнувшись от такого кошмара, ничего не помнил! Очевидно, он просто не желал признаваться – то ли из ложного стыда, то ли чтобы не волновать Розину.
С другой стороны, и сам этот кошмар был такой необычный!..
Возможно, мсье де Крошан сможет как-то его объяснить.
Мадам Орлак провела остаток ночи рядом с выздоравливающим.
Кошмары не возвращались, а если и возвращались, то мозг их уже не проецировал вовне.
Утром Стефен, впрочем, находился в самом мрачном своем настроении, и, когда в одиннадцать часов, как это уже у него повелось, явился мсье де Крошан, он принял этого Наполеона III с улицы Асса с отсутствующим видом.
Шевалье объявил о своем прибытии как обычно:
– Крошан! Через «о»!
И с улыбкой добавил:
– Все такой же язвительный гонюцефал!
Розина не соизволила узнать, что «гонюцефал» тождественно слову «лысоголовый», и, оттащив спирита в сторонку, рассказала ему о том, что видела ночью.
– Что вы можете об этом сказать, шевалье? Я и сейчас еще не оправилась от потрясения.
Украдкой бросив на нее многозначительный взгляд, шевалье высказался так:
– Кошмар развивался по всем правилам. Цепочка инкогеренций, связанных между собой наивными ассоциациями, вереница беспорядочных сцен, порожденных концептом рояля… типичный, образцовый кошмар.
– Да, но… ощутимый, явный!
– Экстериоризация[27] мысли! Идеопластия! Для меня в этом
