не только в отношении России или Франции. Но и сказанного достаточно, чтобы сделать вывод о том, что деятельность ЕСПЧ является сегодня очень важным фактором при попытке разобраться в происхождении или модификации тех или иных национальных норм уголовного судопроизводства, которые мы по инерции по-прежнему приписываем исключительно «руке законодателя», критикуя его, поражаясь его чрезмерной активности и т. п.
Остается добавить, что роль ЕСПЧ проявляется не только в сугубо правовой, но и организационной плоскости. Сегодня существует целая инфраструктура, направленная на имплементацию решений ЕСПЧ в национальное законодательство, в том числе уголовно-процессуальное. Например, применительно к России можно упомянуть и о ежегодном докладе Правительства о мониторинге правоприменения, где содержится информация обо всех решениях ЕСПЧ в отношении России и статусе их исполнения, и об отчетах Минюста РФ перед Комитетом министров Совета Европы о принятых мерах, и о создании внутри Верховного Суда РФ специального отдела международного права, отвечающего, помимо прочего, за взаимодействие с ЕСПЧ, и даже об участии представителей ЕСПЧ в разработке и принятии Верховным Судом РФ постановлений Пленума149. В этом смысле вмешательство ЕСПЧ в российскую уголовно-процессуальную нормативную систему не ограничивается решениями ЕСПЧ как таковыми, а опирается на уже достаточно мощную организационно-бюрократическую базу. Нет сомнений, что то же самое можно mutatis mutandis сказать и применительно к другим европейским государствам.
3.2. Официальное непроцессуальное вмешательство в организацию государством своего уголовного судопроизводства
Поскольку различные механизмы внешнего воздействия на национальное уголовное судопроизводство сегодня многочисленны, тесно переплетены между собой, сочетают процессуальные и непроцессуальные, официальные и неофициальные, институционализированные и аппаратно-кулуарные методы деятельности, то отделить их друг от друга, выстроив какую-то внятную институциональную систему, методологически непросто. Возьмем для примера известные Рекомендации Киевской конференции по вопросам независимости судебной власти в странах Восточной Европы, Южного Кавказа и Центральной Азии от 23–25 июня 2010 г., которые оказали заметное влияние на нормотворчество многих постсоветских государств в сфере организации судебной власти и к которым мы еще вернемся. Какова юридическая природа данных рекомендаций? То, что они не имеют, в отличие от решений ЕСПЧ, процессуального характера, т. е. лежат в области не правоприменения (как юрисдикционного механизма), а правотворчества, понятно и бесспорно. Но являются ли эти рекомендации официальными или неофициальными (сугубо доктринальными)? На этот вопрос ответить уже сложнее. С одной стороны, они приняты под эгидой БДИПЧ ОБСЕ – легитимированного государствами и действующего на основании мандата международного
См. подробнее обо всех этих формах:
