>Однажды Никита Михалков сострил, что подчиненные, стремясь услужить начальству, часто действуют с «тяжким, звероподобным рвением», то есть проявляют много старания при отсутствии разума. И в результате лучше бы совсем не старались… Нечто подобное получилось с рекламной кампанией сочинений Брежнева. Про них дудели в каждую дуду, ими забивали библиотеки, их заставляли читать и конспектировать, за них дорогому Леониду Ильичу вручили Ленинскую премию по литературе, подобно тому, как Черчилля когда-то наградили Нобелевской… Ну и добились того, что одно упоминание о «Возрождении» или «Целине» (мемуары об освоении безлюдных нетронутых земель в Казахстане) вызывало у граждан изжогу, а в 90-е тонны этих томов валялись в пунктах приема макулатуры. Понадобились годы, чтобы все встало на места, бурьян славословий сгинул, и воспоминания Брежнева сделались реальным достоянием исторической науки.
Прозорливый Юрий Антонович прямо-таки смотрел в будущее. Конечно, он понимал, что людей уже перекормили «Ильичом № 2», и в тысячу первый раз пропагандировать книги генсека не хотел… Но и честно сказать о том не мог. Вот в такую развилку угодил. И выкрутился довольно ловко.
– …доживете до тех времен, когда эти записки станут ценнейшими историческими источниками! Поэтому самым настоятельным образом рекомендую ознакомиться. В нашей библиотеке все это есть. Читательские билеты получили? Нет еще?.. Ну, на днях получите. Стало быть, договорились! Всем ознакомиться. И приступим к учебному материалу.
И он так приступил к материалу, что у меня захватило дух. Не знаю, как другим, а мне слушать доцента Бутусова было настолько интересно, что век бы сидел, да слушал. Оговорившись, что всякую серьезную тему надо начинать с предисловия, он сказал общеизвестное: истоком Коммунистической партии Советского Союза принято считать собрание в марте 1898 года в Минске на частной квартире небольшой и разношерстной группы лиц, очень условно именовавших себя марксистами… А этому предшествовали годы революционно-террористической активности, и вот о ней-то, об изощренной борьбе подпольщиков и спецслужб Российской империи и заговорил Бутусов. Увлекся, разгорячился, чувствовалось, что это ему самому чертовски интересно: какая тут была свирепая романтика, горячие и странные события, сумасшедшие пируэты человеческих судеб!.. Честное слово, жаль было, когда лекция закончилась.
После второй пары обычно делается обеденный перерыв, но в субботу программа сокращенная. Поэтому вскоре в зале появилась легендарная Межендра Кондратьевна.
Да-а, это что-то!.. Как будто ее так же, как меня, принесло сюда на машине времени, только зеркально. Я из будущего, а она из прошлого. Как будто навсегда застряла в той эпохе, где на свет являлись такие имена…
Пожилая, очень худая, прямо-таки высохшая тетка, из-за худобы казавшаяся выше, чем она есть, хотя и вообще не маленькая. Бабушка?.. Нет, не назвать, не лезет это слово на нее. Бабушка – что-то мягкое, уютное, а тут…
Жиденькие седые волосы стянуты сзади узлом. Круглые очки в тонкой серебристой оправе – неожиданно элегантные, как у Джона Леннона. Хотя, подозреваю, их обладательница меньше всего думала об изяществе. Просто такие случайно подвернулись. Ни колец, ни сережек, никаких иных украшений в помине не было. Даже часов. Одежда? Ну… Нечто. Больше не скажешь. В руках ветхий черный ридикюль.
– Здравствуйте, – нелюбезно проскрипела она. – Это… химический факультет, так?
Кто-то вякнул – да, мол, так и есть.
Она уселась за преподавательский стол, вынула из ридикюля толстую тетрадь примерно такого же возраста… Черт возьми! Можно подумать, что все вещи, включая неопределенного цвета башмаки типа «гады» как-то возникли у нее одновременно. Лет тридцать тому назад. Словно Дед Мороз один раз в жизни пришел, принес и сказал: «На! Сразу все до гробовой доски, больше не приду. И не проси».
Такая вот юмореска родилась во мне, и я даже невольно усмехнулся. А Межендра Кондратьевна, что-то поцарапав в тетради ручкой, встала, представилась абсолютно бесстрастно, не сделав и тени попытки объяснить кошмарное имя, после чего приступила к лекции.
И я как-то сам не заметил, как стало интересно. Говорила математик сухо и жестко, не заботясь о синтаксисе. Ничем это не было похоже на красочные живейшие рассказы Бутусова… И тем не менее, все было ясно, понятно, и… и увлекательно. Я никогда не пылал любовью к математике, относясь к ней как к тягостной необходимости. А теперь вдруг начал не просто понимать, а сознавать ее красоту, остроумие – то, насколько это совершенная система… Надо же, как занятно!
Да и ничего такого жуткого, кроме имени, в преподавателе не было. Я по рассказам приятелей готовился увидеть какого-то престарелого Цербера, а это… ну просто биоробот, и ладно. Да, эмоций нет. Но нет и ничего страшного. А объясняет разумно.
На этом я и успокоился, мысленно подтвердив расхожую мудрость: не так страшен черт, как его малюют. И продолжая внимательно слушать, начал приглядываться, фиксировать происходящее, превращать незнакомые
