как говорится, поставь избу да сложи печь, – ядовито сказала ему, помнится, на прощание та, прежде чем выставить за дверь. – А потом уже жену в дом зови…»). И когда Флинн потом чуть было не сорвал запись первого альбома «Псов полуночи», заливая водкой затянувшуюся депрессию…
Или даже год назад, когда Фрейя каждый божий день моталась к нему в больницу, после того как тот на месяц свалился с какой-то непонятной хворью после возвращения с Филиппин.
Флинн всю жизнь был для неё… ну, наверное, кем-то наподобие родного брата, с которым ты не разлей вода чуть ли не с самого своего рождения и которого давным-давно уже знаешь как облупленного. Любитель витать в облаках и умничать, балагур и стихотворец, обаятельный балбес и страшно артистичный выпендрёжник…
В общем, невероятно талантливый раздолбай.
И, наверное, именно поэтому – несмотря на то, что они с Флинном были погодками, Фрейя вечно ощущала себя необъяснимо старше, ответственнее, опытнее. И даже сейчас, когда им обоим давно уже стукнуло под пятьдесят, ничего, казалось, не изменилось…
– Раньше ты вроде бы чаще писал о том, что людям в этом мире, наоборот, не хватает сострадания… – Фрейя рассеянно провела рукой по ледяному радиатору отопления за своей спиной («И вот не холодно же ему сейчас в этой норе, чёртов дьявол…»), прислушиваясь к отголоскам футбольного матча, который транслировался в баре неподалёку.
По правде говоря, она никогда особенно не любила здесь бывать. Фрейя не жаловала ни Дувр, ни вообще Англию, и, если желание Флинна время от времени пожить отдельно от соотечественников она ещё и могла отчасти разделить, то вот любовь музыканта, который запросто мог бы на всю зиму махнуть в Эмираты, на Барбадос или вовсе на Виргинские острова, к этому насквозь депрессивному городку… или желание Флинна сочинять новую музыку не где-нибудь, а именно в этом древнем домике с низкими потолками, узкими лестницами и неистребимым сырым душком из подвала – это желание объяснить было нельзя, с точки зрения Фрейи, уже вообще ничем.
– Ну и чушь я писал раньше, – отмахнулся Флинн.
– Почему чушь?
– Потому что смысл нашего существования в том, чтобы обрести себя, понимаешь, Фрейя? Обрести подлинного се-бя, – Флинн свёл перед лицом татуированные ладони, отрешённо рассматривая ободранный чёрный лак на собственных ногтях. – Избавиться от шелухи, увидеть в себе причину любой своей неприятности, взять на себя полную и безоговорочную, так сказать, ответственность за собственную жизнь. Кто ты? Какой ты? На что ты, адова сатана, вообще способен? Существует ли та грань, которую ты не в силах переступить? – мужчина с хрустом смял в кулаке опустевшую пивную банку. – Ох, ты замёрзла, наверное, да? Я сейчас закрою окно… всё время забываю, что у меня теперь, так сказать…
Не договорив, Флинн встал, метко зашвырнул банку в мусорное ведро и щёлкнул кнопкой на оконном пульте.
– А жалость, золотце моё, она…
