Наших в упор и насквозь не видит.
Тут-то и родилась у Порфирия Сергеича идея!
– Давай у неё спросим, что это за порода така, экзодрева нашего, – говорит Бим. – Видишь, она не занята пока. – Намекает, что позвать её должен Кирьян Егорович, как знающий несколько иностранных слов.
И Кирьян Егорыч тут же соглашается: «Вижу. Давай».
Он помахал рукой вальяжно, зовуще, радостно, будто издревля знакомой, или будто намедни вынырнули из проститутской койки, прихорошились, побродили раздельно и вот, надо же, случайно нашлись.
Дама обратила внимание, застыла. Неужто знакомы? Вроде бы нет. Ну да ладно: чего надобно, старчи?
Сходу, подбирая немецкие слова попроще, спотыкаясь и останавливаясь после каждого слова, коверкая все аусшпрэхи, Кирьян Егорыч, включив по максимуму ласковость, спрашивает: «Guten Tag, Madame! Entschuldigen Sie bitte, ich habe eine Frage an Sie stellen?1»
Дама добродетельнейшая окидывала взором мужиков, приценяясь. Она сообразила, что от этих пожилых и бедных русских пьяниц с намёком на интеллигентный вид, великого худа не случится. Ладно, поболтаем, не убудет с меня.
– Wenn diese Frage ist einfach, so versuchen Sie. Sprechen Sie am besten, deutsch, oder englisch2.
Немецкая на вид дама, как ни странно, всего лишь на троечку знает немецкий. Подозрительно это! Уж не французская ли депутатка, которую застали врасплох за прелюбодеянием с иностранцем? Кирьян Егорыч на сто процентов уверен, что не меньше одного процента здесь – шпионы, обтяпывающие за пивком свои тёмные делишки.
– Извините, инглиш не знаю. Я говорю немного по-немецки. Я учил его в школе, но знаю очень плохо. Sechr schlecht! Я был плохим мальчиком, хулиганом, – выговаривает Кирьян Егорович давно заученные фразы, подкрепляя их неистовой, почти «глухонемой» жестикуляцией. – А мой фрэунд тоже немножко шпрехает по дойч.
Дама посмеивается.
– Sie brauchen einen Dolmetscher. Ich verstehe Sie, ich glaube. Ich zuhore euch3.
– Madame, konnen sie mir sagen, wie heist diese Baum?4 – спрашивает Кирьян Егорович, показывая на раскидистое растение с зеленовато-бурым стволом. Дереву на вид около ста – ста пятидесяти лет.
Дама что-то говорит, но излишне быстро. Ни Кирьян Егорыч, ни Бим не поняли поначалу ни слова.
– Nicht ferschteen! Не понимаем. Говорите, пожалуйста, медленнее, – нижайше просит Кирьян Егорович.
– Или вот, напишите на салфетке, – предлагал Бим. И вытягивал из-под пепельницы салфетку. И на удивление быстро, учитывая охмеление, отыскал гелевую ручку.
Дама уронила грудь на стол. Она карябает на салфетке печатными буквами слово – отгадку. Салфетка мнётся волнами и ёрзает. Бим пытается помочь, придерживая её пальцем.
– Сама, сама.
Бим отскочил как ошпаренный. Лямбли её волнуют!
Пока фрау занята писаниной, Бим, находящийся сбоку и вне её зрения, вперил взгляд сначала в даму, потом в Кирьяна Егоровича, закрутил
