к полному фиаско, и опрометью метнулся к ней.
– Ты это, извини! Я первый раз лечу! Нервы, всё такое!.. А тут все такие важные… – эхом разнеслась по тесному модулю его сумбурная речь. – Как прилетим, ты подожди меня, а?.. Мне больше не на кого положиться!
Напрасно он попытался разжалобить габбро: представители этого вида во всём руководствовались законами логики, и чужие заботы, если только они не являлись частью работы, их не касались. Она и так проявила излишнее участие, озвучив перед тем, как закрыла свою камеру, что все необходимые инструкции учёному по прибытии предоставит куратор.
Парень счёл такое поведение плевком в душу.
– Прилетим, я с тобой иначе поговорю! – раздосадовано выкрикнул он, ударяя со всей дури кулаком по гладкому покрытию, но тут же сморщился от боли: скорее бы сломалось его запястье, чем прочный материал камеры.
Мошеннику больше ничего не оставалось, кроме как занять своё место и довольствоваться тем фактом, что он на борту. До цели осталось всего одно сновидение.
Глава 1.2
Некоторые перелёты длились по пятьдесят шесть часов. Мало кто смог бы вынести столько времени наедине с самим собой, будучи изолированным в тесной камере жизнеобеспечения, но Кодаму Кантон такая перспектива устраивала.
В последние годы девушке довелось много летать, и она научилась настраивать камеру так, чтобы не тратить время впустую, а именно снижала дозу погружающей в гибернацию смеси до минимального значения, воздействуя тем самым только на свой метаболизм. Сон габбро при этом оставался осознанным, что позволяло производить в уме любые эксперименты и вычисления. Отсутствие ощущений, повергавшее многих в панику, Кодама принимала за благо: так тело больше не отвлекало на себя ресурсы мозга. Замкнутое пространство её также не страшило. Аскетичная обстановка камеры напоминала девушке родную спальную ячейку: такая же голая и чистая, только ещё компактнее.
Кодама привыкла обходиться малым, потому как это был один из принципов существования габбро. У девушки даже не было собственного имущества: её всем обеспечивал работодатель.
Логическое мышление вкупе с феноменальной памятью делали из габбро первоклассных специалистов, легко адаптируемых под различные рабочие условия. В рамках делового общения таким сотрудникам можно было привить любую модель поведения, ознакомить со сколь угодно большим количеством материала и не бояться, что габбро что-то забудут или перепутают. Работа была их смыслом жизни, и во многом это объяснялось тем, что габбро не имели характера и не испытывали эмоций. Они были одухотворёнными болванками, настраиваемыми всякий раз заново под требования очередного нанимателя. Процесс этот назывался психокоррекцией, и никто кроме габбро не знал, как он происходит.
Однако стоило перед наймом неточно озвучить свои требования, как призванный упростить работу специалист превращался в проблему. Ведь превыше любых моделей и законов для габбро
