должен был быть готов каждый советский человек, определенную роль играл такой же недружественный юрятинский климат. Это на берегу неаполитанского залива можно улыбаться без причины. Глядя полгода на замерзшую Каму, без причины можно только хмуриться. Отец Вадима любил одиноко сидеть перед телевизором, покуривая трубку. От него Вадим унаследовал лысоватость и любовь к табаку, уже с первого курса университета постоянно и безуспешно пытаясь бросить курить.
От мамы Вадим унаследовал любовь к чтению и задумчивый взгляд. Мама Вадима – Надежда Павловна – была, в отличие от своего супруга, коренной юрятинкой. Благодаря этому обстоятельству, семья Чехолто проживала в трехкомнатной квартире недалеко от Площади Мира и Согласия, ранее доставшейся маме Надежды Павловны – бабушке Зине, которая также тихонько доживала свой век вместе с молодым поколением. Бабушка Зина делила свою комнату с Вадимом, поэтому он никогда не опаздывал в школу. При первых звуках будильника бабушка начинала пилить внука: «Вадик, вставай», – и не отставала ни за что, несмотря на глухие огрызания последнего.
Другую комнату занимал старший брат Вадима, Валерий. Разница в возрасте в семь лет впоследствии сделала братьев людьми из совершенно разных эпох, в детстве же она проявлялась не столь серьезно. Общих тем у Вадима с Валерой особенно не наблюдалось, но и как кошка с собакой они тоже не жили. Валера отслужил в армии, потом поступил в институт, а с началом новой экономической эпохи, быстро уловив все возможности оной, стал появляться дома всё реже, постоянно пропадая на каких-то встречах, куда-то часто ездил, пока не уехал окончательно в другой регион, находящийся за два часовых пояса от Юрятина.
В пионерский период жизни Вадим начал понимать, в какую именно страну, по мнению мамы, они могли бы уехать, «если бы папа был поумней». Выводы Вадим делал на основании косвенных улик, намеков, полутонов и обильно рассказываемых анекдотов, в то время как ни сама страна, ни народ, ее населяющий, напрямую никем не назывались. Зато как сладко улыбались учителя при произнесении его странной фамилии! Сколько радости было в их глазах, когда, читая список учеников, они доходили, наконец, до буквы «Ч»! Маленький Вадим, впрочем, был вовсе не против доставить радость своим преподавателям, хотя причины этой радости он разгадать не мог.
Позднее, уже в короткий комсомольский период его жизни (короткий, в связи с внезапной кончиной комсомола), собеседниками Вадима наконец-то была сформулирована фраза, которую он слышал потом неоднократно, в которой и была, наверное, заключена «радость учителей», фраза, которую ему выдавали то как знак симпатии, то, наоборот, презрения, а обычно – как некоего само собой разумеющегося факта, который, правда, Вадиму, равно как и говорившему, был неизвестен. Фраза состояла из трех слов, но Вадим в голове своей для краткости свёл её к одному сплющенному наречию с восклицательным знаком на конце и ударением на последнем слоге:
