Шёл восьмой год, как Мара Сейр с треском провалила вступительные экзамены в школу магии Эльфеннау. Она тогда ещё не до конца понимала, что произошло, ведь ей было всего семь. Но она помнила буравящий взгляд отца на себе и слова седовласого профессора: "Мне очень жаль, но я не вижу у девочки ни малейших магических способностей", – его голос так же старчески дрожал, как и его руки. "Иногда случается, что магия пробуждается позже по разным причинам. Но в вашем случае я бы на это не рассчитывал."
И ещё она помнила, как слова профессора, словно лезвия, разрезали её надежды, и как тяжёлые взгляды родителей подсказывали ей – это конец. Тогда она была ребёнком. Она плакала.
Теперь же, семь лет спустя, она уже не плакала. Она просто продолжала мечтать – хоть и тщетно, хоть и втайне, хоть и против здравого смысла.
Мара потрясла головой, отгоняя тяжёлые мысли, и снова попробовала сотворить хоть каплю магии, хоть мельчайшее чудо. Она вытянула руку над водой, пальцы слегка задрожали в напряжении. Если только…
– Сейчас… – прошептала она, закрывая глаза и концентрируясь изо всех сил.
Но ничего не произошло. Ни малейшего движения, ни тепла, ни вспышки магии.
– Мара! – снова раздался голос бабушки. – Я же сказала тебе – стирать! А не выдумывать что-то. Ты не волшебница, сколько можно повторять?
Мара тяжело выдохнула и снова окунула руки в ледяную воду. В этой фразе было всё. Не волшебница. Ни магии, ни волшебства. Лишь грязное бельё, холодные стены дома и бабушка, суровая и непреклонная, повторяющая это бесконечно.
Бабушка Сейр не была её родной бабушкой. Она была дочерью сестры прадедушки Мары – дочерью колдуньи из древней магической семьи. Дочерью колдуньи, которая, наплевав на все запреты и проклятия, сбежала из дома с обычным человеком по фамилии Сейр. Этот поступок был настоящим вызовом для их семьи, где магические линии должны были сохраняться чистыми, и союз с не-магом был равноценен предательству. Но она вышла за него замуж, несмотря на все угрозы и осуждения, и родила ребёнка – того самого, кому, как и Маре, не суждено было стать волшебником.
Теперь в доме Сейров магия существовала лишь в старых сказках и запылённых книгах, но даже их бабушка Сейр запрещала трогать. Она была суровой женщиной, выросшей без магии, но с воспоминаниями о том, как эта магия когда-то окружала её. Возможно, именно это сделало её такой жёсткой, обозлившись на весь мир за то, что он лишил её того, что было положено ей по праву рождения.
Бабушка Сейр категорически запрещала любые упоминания о её матери, или о родителях Мары. Она говорила, что всё это – в прошлом, что магия – это лишь обуза для тех, кто не рождён её носителем. Но Мара знала, что бабушка всё ещё хранила старые книги и записи на чердаке. Она увидела их, когда случайно наткнулась на пыльный чемодан среди кучи забытых вещей.
Это было в одно из серых, дождливых утр, когда бабушка была занята в саду, и звук лопатки по мокрой земле заглушал скрип её шагов по лестнице. В чемодане было несколько потрёпанных книг, их переплёты истёрты до того, что едва можно было разобрать названия. Куски пергамента с магическими символами были сложены в небрежные стопки, которые давно пожелтели от времени. Она касалась этих страниц так, будто боялась, что они рассыплются в её руках, и трудом могла разобрать текст на них.
Иногда, когда бабушка уезжала в город по делам и оставляла её одну, Мара, не теряя времени, осторожно пробиралась на чердак. Лучи полуденного солнца пробивались сквозь пыльные окна, и пыль, медленно оседая в воздухе, казалась мерцающими частицами чего-то магического. Она садилась на пол среди разбросанных по чердаку вещей и осторожно вытаскивала из чемодана книги. Мара снова и снова пыталась из пожелтевших страниц собрать картину мира, который в детстве казался ей таким естественным, а теперь остался лишь полузабытым воспоминанием. Каждая книга, каждый лист напоминал ей о тех временах, когда она думала, что её путь предрешён. Когда она ещё не знала, что магия ей не принадлежит.
– Мара, если ты не развесишь бельё через десять минут, будешь спать на мокром!
– Как оно может не высохнуть к вечеру на такой жаре? – ворчала Мара, перекидывая мокрую простынь через верёвку. Как бы она ни старалась её выжать, простыня оставалась тяжёлой, и с неё ручьём текла вода, заливая платье Мары. Но на улице стоял такой невыносимый зной, что платье моментально высыхало.
Август приближался к концу, но лето, казалось, не собиралось отступать. Небо было без единого облачка, а жаркий ветер, который иногда шевелил простыни на верёвке, приносил не облегчение, а только усиливал духоту. Мара зажмурилась, надеясь, что через неделю, когда начнётся новый учебный год, погода хоть немного изменится. Но мысль о школе вызывала в ней горькое разочарование.
– Что хуже? – думала она, натягивая верёвку для следующей партии
