у ароматом разнотравья и целовало солнцем его тёмную макушку. Катаси было восемь лет.
– Вернись, кому я сказала! Несносный мальчишка!
Сестра кричала ему вслед что-то ещё, но мальчик уже не разбирал слов. Только собственный звонкий смех заполнял всё вокруг да радость от скорости, на которую были способны ноги.
Солнечный луг сменился рощей. Меж зелёных деревьев ярко искрилась река. Только когда он коснулся коры старого дуба, такого высокого, что до самых низких его ветвей не мог бы дотянуться даже отец, Катаси остановился.
Сердце стучало от быстрого бега и лихого озорства. Налетевший ветерок пах морем: солью, йодом и сыростью.
Катаси знал, что отец не станет его наказывать слишком уж сильно, а мать лишь посмотрит с укором. Она вернётся вечером, принеся с собой остатки дневного улова и, может быть, рис. Только сестрица могла бы отвесить ему оплеуху сгоряча, если бы успела догнать.
Он с улыбкой смотрел на искрящуюся реку, на качающийся на ветру тростник, на старую лодку, оставленную здесь кем-то из деревенских много лет назад. Непогода и отсутствие людской заботы давно проделали дыры в её днище.
Переведя дух, мальчик отправился по берегу реки к старым мосткам, одному из мест, куда ходить ему строго-настрого запрещалось. Оттого удержаться от нарушения родительского наказа было невозможно. Катаси вновь бежал, ловко минуя корни деревьев. Причин торопиться теперь у него не было, но ему было куда проще бежать, чем спокойно идти. Будто бы его ноги всё время пытались получить награду за долгие часы, проведённые за каллиграфией.
Мостки едва были заметны меж отросших зарослей камыша. Когда мальчик подошёл ближе, ветер заставил его светлые венчики затрепетать. Шуршание прибрежных трав было столь громким, что по коже бежали мурашки.
Говорили, что в этой реке живут аякаси, духи, которые обычно не вмешивались в дела людей. Однако их всё равно стоило опасаться. Ведь не все из них были добросердечными, да и сердце было не у каждого. Впрочем, Катаси не боялся, даже наоборот.
Старые доски были влажными, тёмными и скрипучими. Деревянная пристань кончалась далеко от берега. Кто построил эти мостки? Когда? Может быть, то был неизвестный владелец той брошенной лодки? Может быть, то был маявшийся от скуки дух, о которых так часто любили рассказывать старшие? Так или иначе, шаги мальчика были осторожными. Ведь он понимал, что дерево под его ногами старое и гнилое. Тем не менее это знание совершенно не было способно отвратить его от задуманного.
Катаси лёг на самый край старого причала, как делал это множество раз прежде. Течение здесь было невероятно быстрым, а потому вода завораживала его. Под её гладью, зеленоватой, но тем не менее прозрачной, были видны лишь верхушки бурых и зелёных пресноводных водорослей. Река торопилась скорее воссоединиться с океаном, где воды её станут солёными и кристально прозрачными. Здесь же всё было иначе. Катаси не знал, насколько здесь глубоко, но предполагал, что длинные стебли водорослей начинаются где-то очень далеко внизу.
Солнце поднималось всё выше над верхушками деревьев, на кончик старой деревяшки села, сверкнув крылом, тёмно-синяя стрекоза. Мальчик лежал теперь неподвижно. В голове медленно сменяли друг друга образы морд свиней, копошащихся в загоне на заднем дворе, лица его старших сестёр, две из которых уже осваивали ремесло матери. Они были ама[2], жемчужные девы – так звали ныряльщиц в их местах. Он вспомнил и отца, потрепавшего его по взъерошенным волосам перед уходом. Тот шёл в город, что обосновался неподалёку на этой же реке. Там он продаст расписанные бумажные веера, украшенные изображениями трёх благородных растений: сосны, бамбука и цветущей сливы. Их отец любил рисовать больше всего, говорил, что они пример стойкости, потому что не боятся даже зимних морозов. Катаси был уверен, что у него самого никогда не получится так изящно рисовать сливовые цветы.
Он почти задремал, застыв у кромки воды, точно сам был вовсе не мальчиком, быстрым и ловким, а камбалой, что лежит неподвижно на морском дне. Вдруг что-то привлекло его внимание в воде, какое-то движение, выбившееся из общего ритма. Он встрепенулся, стал всматриваться в кончики водорослей. Когда Катаси почти уверился в том, что ему показалось, что-то сверкнуло среди них, точно золотой слиток. Мальчик потянулся ближе, чтобы разглядеть получше таинственную искру… Дерево под ним хрустнуло как-то тихо и лениво. Старые доски надломились, лишив Катаси опоры. Он полетел в воду.
Катаси с детства хорошо плавал, как и все в его семье. Однако вода сомкнулась над его головой совершенно неожиданно, сменив летний воздух холодным покровом. В ушах зашумело, и на пару мгновений Катаси потерялся, перестал понимать, где верх и низ. Этого оказалось достаточно для того, чтобы ноги его запутались в водорослях. Он с трудом освободился, на секунду ему даже удалось выплыть на поверхность, жадно глотая воздух. Однако из плена реки он вырваться не смог. Течение понесло его в сторону океана.
Вода
Ама – название женщин-ныряльщиц. Считалось, что женщины могут задерживать дыхание дольше и выносить перепады температур лучше. Поэтому в Японии и некоторых других азиатских странах добычей жемчуга и других даров моря занимались девушки. Общины были закрытыми, а уклад походил на матриархат.
