ночной прогулке: над самыми крышами зима перетаскивала на новоселье свою мокрую рухлядь, дул круговой какой-то ветер, давешний снегопад сменялся изморосью. Разгоряченные дорогими воспоминаниями, брат и сестра сперва не замечали непогоды.
– Тебе не холодно в твоей одежке? – спохватившись, спросил Митька.
– Я закаленная… Но куда же ты меня ведешь?
– Из-за ремонта ко мне нельзя сейчас… Погоди, я покажу тебе одного хорошего человека, – забормотал Митька, увлекая сестру вниз по улице. – Не спросил в прошлый раз, как там, дома-то, все живы?.. что, что ты говоришь?
– Ты все забыл, Митя! Откуда мне знать, ведь я же раньше тебя ушла из семьи… вспомнил теперь?
– Я переписку имел в виду.
– Нет, я не писала туда ни разу, – резко созналась она и выпустила разжавшуюся Митькину руку. – Не писала, да и незачем! Все отболело, прошло, мне больше не нужно.
Самонадеянный холодок ее признанья ненадолго остудил в Митьке радость общения с лучшим другом детства. Танину усталость и боль он принял за непростительное равнодушие к родному гнезду. В противоположность сестре и несмотря на внешнее сходство их начальных судеб, Митьке дорог был теперь отчий дом. И чем глубже падал он, тем священней мнилось сердцу это как бы закатным багрецом залитое место, куда в последний, уже нестерпимо черный день, кинув все, можно войти без предупреждения и молча рухнуть кому-то в колени и отдохнуть. Тихая, нетленная точка на земле, откуда впервые увидел мир с его добрым и старым солнцем!
– А про галчонка помнишь? Как ты ему подбитую лапу лечила?
– Совсем выпало из памяти… Когда же это?
– Ну, мы за малиной на Большие Поруби отправились и в канаве его нашли, затаился… – Он осекся, в замешательстве потирая лоб. – Прости, это не с тобой было. Это Маша его вылечила, а не ты…
Так старался он оживить в памяти угасавшие подробности детства со смутной надеждой, что самое обращенье к ним поможет ему начать себя заново.
…Беседа их происходила уже возле самой пчховской мастерской, – единственно безопасное место от пристальных, нежелательных глаз.
…Старый слесарь собирался ложиться, когда к нему постучали. Митьку он не вдруг признал в потемках сеней – лишь когда тот стал знакомить его с сестрой. У Тани немножко посветлело на душе при мысли, что хоть кому-то на свете посещение брата может доставить такую радость. Держа Митьку за плечи, благушинский мастер тряс его и вглядывался из-под тяжких бровей, одаривая отеческой лаской.
– Ничего, хожу пока, Пчхов, не сбылись еще твои пророчества. Кто у тебя там? – Он встревоженно кивнул на соседнюю каморку за китайчатой занавеской, откуда послышалась мужская, сквозь сон, бормотня.
– Племянничка из деревни бог послал, – неохотно пояснил Пчхов. – Нагулялся, спит.
