Но стоило Даймонду увидеть тонкую работу палача, как он тут же почувствовал себя новичком, неискушенным в этом сложном и кропотливом деле. Праздник боли начался.
После того как подсудимому было объявлено предупреждение о применении пыток, палач начал свою процедуру устрашения. Он грубо ухватил подсудимого за отворот белой накидки и сорвал ее, а затем усадил нагого барона в то самое кресло для допроса с отверстием в сиденье. Изможденный пленник оказывал вялое сопротивление, но палач и его помощник все же справились с ним и приковали беднягу к креслу, не забыв обвязать его торс цепями, полностью лишив барона возможности двигаться. После этого последовал ритуал приготовления пыточных инструментов палача. Помощник подавал ему один инструмент за другим, пока тот пристально рассматривал их, с хищным оскалом демонстрируя эти орудия своей новоиспеченной жертве. Орсини зажмурился, но увесистая оплеуха заставила его раскрыть глаза и посмотреть на то, что ему предстояло вскоре опробовать собственной плотью. На столике перед ним лежали щипцы, ножницы, иглы, плети и молотки. Помощник палача вдруг принялся растапливать печь, напротив которой стояло кресло подсудимого.
– Врач уже осмотрел его? – заботливо осведомился палач, аккуратно просовывая в челюсть барона кусок толстой веревки из плетеной кожи.
Инквизитор кивнул в знак подтверждения.
– Ты можешь приступать.
Они начали с пальцев ног. Пока инквизитор призывал подсудимого к покаянию и примирению, палач мастерски делал свою работу, выдирая ногти мужчины с помощью щипцов. Барон кричал и плакал, дергался в кресле и стонал от боли, но это было лишь началом.
Ганс нахмурился и опустил глаза в пол. Даймонд даже приободрил послушника приятельским хлопком по плечу, хотя и не сдержал язвительной усмешки:
– Привыкай, будущий служитель матери страждущих! Подобные зрелища должны стать для тебя обыденностью.
– Пока не стали, – сглотнул Ганс. – Но я готов учиться. Вы ведь тоже не всегда были лучшим охотником ордена.
Что правда, то правда. Даймонд оставил послушника в покое и вновь обратил взор на происходящее в центре камеры. Некоторые из членов трибунала решили отлучиться, чтобы перекусить, пока длилась скучная, давно ставшая для них обыденной, процедура пытки, но сам инквизитор не покидал своего поста. Он то садился на трон, то принимался расхаживать по камере, а иногда и вовсе подходил к барону и, обнимая его за голову, призывал не упорствовать в своих греховных взглядах и сдаться на милость Богу.
– Боль в твоем теле ничто в сравнении с твоими душевными муками, сын мой! Ты обрекаешь свою душу на вечное пекло, но твоя боль способна очистить тебя. Сдайся же, примирись с церковью, примирись с Богом! Ради всего святого, что есть в нашем мире!
Вскоре барон остался без ногтей. Его кровь залила пол, слезы ручьем текли по измазанному грязью лицу, теряясь где-то в бороде. После этого палач принялся проделывать ту же процедуру
