од глазом светился огромный синяк.
Он широко улыбнулся и пролепетал:
– Баба, ужо пора?
– Да пора, пора, Мыколушка, вона коровки-то с дворов выходят. Давай подымайся.
Парень откинул дерюгу и решительно встал. Когда он выпрямился во весь свой немалый рост, то оказалось, что он почти в два раза выше своей бабки.
Одет он был в драные-передраные порты и длинную холщовую рубаху, перевязанную веревкой.
– Баба, ням-ням, – жалобно протянул он, обращаясь к старухе.
Та заворчала:
– Ням-ням, сказал бы хоть раз по-человечески. Эх, дурашка ты моя, сиротинушка неприкаянная!
Но тем не менее достала с полки корчагу с квасом и кусок черного хлеба.
Парень в один глоток выпил ядреный кислый квас и в два глотка съел хлеб, после чего с надеждой посмотрел на бабку.
– Чо смотришь, ничего, милок, нетути больше. Давай-ко лапти обувай, кнут свой возьми, не как вчерась. И смотри, сёдни Марья Кторова тебе узелок собирает, не забудь, голова дырявая.
Мыколка радостно закивал головой, сопли снова полились из носа, и бабка вытерла их грязной тряпицей, еще больше размазав их по лицу.
Но его эти проблемы не волновали. Подвязав лапти, он накинул лямку холщовой торбочки через плечо и, взяв в руки кнут, вышел во двор. Тот представлял собой жалкое зрелище. Всё, куда ни глянь, заросло бурьяном, скрывающим жалкие остатки телеги и конской упряжи. Гнилая соха валялась под поваленным тыном. Но для парня это было в порядке вещей и нисколько не волновало.
Выйдя на улицу, он вытащил из торбы берестяной рожок и заиграл заунывную мелодию, И тот же час коровы, стоявшие у домов, неторопливо двинулись в его сторону.
– Ты смотри, – как обычно сказала старая Степанида своей соседке Маланье, – дурак дураком, а коровы за ним как привязанные идут.
– Да уж грех жаловаться, – ответила Маланья, – пасет хорошо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
Мыколка подошел к дому Кторовых и терпеливо ждал, когда ему хозяйка вынесет чего-нибудь поесть. Действительно, хозяйка не задержалась. Она держала в руках небольшой сверток, который сама положила в торбу пастуха.
– Не потеряй, горе ты наше, – ласково сказала она, – после полудни поснедай, а водицы из ручья попьешь. Тебе корчагу с квасом дать все равно что выкинуть.
Парень согласно закивал головой и, вновь заиграв на рожке, отправился по пыльной дороге к околице.
У околицы он остановился и внимательно посмотрел на коров. Считать он, конечно, не умел, но тем не менее еще ни разу ни одну корову не оставил в лесу. Каким образом он их запоминал, была загадка для всей деревни, но сейчас это принимали уже как должное.
Убедившись, что коровы все, он умело щелкнул кнутом, коровье стадо прибавило хода, стараясь на ходу ущипнуть остатки травы вдоль дороги.
Путь на пастбище занял около получаса. Все коровы рассыпались по заливному лугу, где отросла сочная отава. А пастушок улегся на небольшом холмике, на котором рос огромный дуб. Вид с этого холмика на пасущихся коров был отличный. В тени под раскидистым деревом было прохладно. С дубом в деревне было связано немало слухов. Говорили, что он здесь рос еще до Мамая, а если найдется храбрец, что спилит этот дуб, то проклятие падет на него и его потомков до седьмого колена.
Деревенский поп решительно боролся с этим суеверием, но почему-то сам к дубу не приближался и разговоров о его уничтожении не заводил.
Местный помещик Илья Игнатьевич Вершинин, однако, гордился, что на его землях есть такая редкость и не раз во время охоты привозил сюда своих гостей, чтобы показать дуб, который был свидетелем сражения Дмитрия Донского с Мамаем.
А для деревенского дурачка это было просто очень удобное место для того, чтобы завалиться поспать еще на три-четыре часа, что он не преминул сделать.
Когда он проснулся, то солнце уже прилично повернуло на запад и начало снижаться над горизонтом. Как раз пора было перекусить.
Он развернул небольшой сверток. На грязной тряпице лежало две луковицы, ржаная лепешка и в отдельном узелке немного творога.
Дурачок быстро съел все, что лежало на тряпке, громко чавкая и кашляя от жадности. Потом с сожалением посмотрел на опустевшую обертку, осторожно собрал с нее крошки и кинул в рот. Но тут одна из крупных крошек упала в щель между корнями дуба. Он запустил туда палец, но достать кусочек лепешки не получалось. Тогда он обломил ветку и попытался выковырять эту крошку. Ветку от листьев он не догадался очистить, и та не пролезала в щель. Тогда он встал, залез в кусты, туда, где у деревенских был спрятан общинный топор, которым вырубали жерди для стогов.
Вновь
