«москвоведы» даже выводили обратную зависимость, типа, название площади и примыкающих к ней малой и большой Лубянки происходят от выпускавшихся тут лубков. Но это исключено совершенно, ибо московская площадь называлась Лубянской еще в пору, когда ни о каких бумажных лубках и речи не было. А назвали площадь еще в XV веке в честь новгородского района Лубяницы. Именно в этом месте селились в Москве новгородские переселенцы. Согласно третьей версии, бродячие книготорговцы носили картинки в специальных деревянных лубяных коробах. Короб был лубяной, и лежавшие в нем завлекательные картинки, стало быть, были «лубками».
Картинки были, и правда, завлекательными. Встречались и весьма пикантные, поступавшие, большей частью, контрабандой из той же Германии. У нас печатать что-то смелое на тему взаимоотношения полов было сложно: за этим строго следили как светские, так и церковные органы. Хотя вообще содержание лубков часто носило довольно острый характер.
Одно из самых известных и издаваемых лубочных произведений называлось «Смерть кота». Считается, что авторами его были обиженные Петром I старообрядцы. Самые старые из дошедших до нас картинок с этим сюжетом относятся к 1730-м годам. На лубке изображен умерший здоровый котяра с пышными, истинно петровскими усами. Покойный лежит на санях кверху лапами, а сани тащат множество мышей. Тут же везут бочки с вином, с табаком, а в отдельных санках едет безутешная вдова с сиротами, причем и вдова и дети кота вовсю хлещут винище. Текст лубка гласит: «Небылица в лицахъ найдена в старыхъ светлицахъ завёрнута в Черныхъ трепицахъ. Жилъ былъ Котъ заморской, А родомъ задонской, Котафевна Астраханка, А родомъ Казанка. Вотъ какъ Мышы ката погребали, сваво недруга правожали ему честь атдавли. По празванью Котъ Котафеичь, Онъ часта пилъ Ерафеичь. Невзначай онъ многа выпилъ ерошки и вздернулъ кверху ношки. Котафевна такъ и ахнула, Слезами залилась, Стала думать и гадать, куда Котафеича девать. Она была нибогата, но толька Слишкомъ торавата, посылала звать гостей изо всехъ волостей, по лесамъ и по палямъ, по анбарамъ, по клетямъ. Скора мышы сабралиса и задело принялиса: пашла Стрепня, рукава Срехня, жарили-варили, Котафеича хвалили, блинки допикали, сваво недруга поминали. Коту ноги накрипка Свезали и на большыя дровни Поднимали, а Котафевну зъ зади посадили. Котафевна горька плакала-рыдала, и причоты причетала, и за хвостъ Котафеича держала. Такъ мышы Кота поминали и ерофеичь допивали». И такая жесткая сатира почти свободно выходила вплоть до 1822 года, когда для них было введено обязательное цензурирование. Сначала полицией, а потом – специальным управлением в составе Министерства народного просвещения. Разумеется, сразу после этого кот потерял свое сходство с Петром I, да и текст претерпел серьезные изменения. Несмотря на это измененный лубок еще долго успешно продавался, уже как юмористический.
