пользовался славой знаменитого воина, отличившегося вовремя разных войн; знали также, что даже сам король вступал с ним в сношения и высоко ценил его ум. На все случившееся смотрели как на самую обыкновенную ссору между шляхтичами, а таких ссор было тысячи Поэтому все держали сторону того, кто умел приобрести себе более расположения, не подозревая, какие страшные последствия будет иметь эта ссора. Только позднее сердца шляхты и духовенства, как католического, так и православного, запылали ненавистью к Хмельницкому.
Все подходили к Скшетускому с кружками в руках, говоря: «Пей, брат! Выпей и со мной! Да здравствуют Вишневецкие! Такой молодой, а уже поручик у князя!».
– Виват князь Иеремия, гетман над гетманами!
– С князем Иеремией мы пойдем на край света! На татар! На турок! В Стамбул! Да здравствует король Владислав IV! – громче всех кричал Заглоба, который один был в состоянии перепить и перекричать целый полк.
– Господа! – орал он так, что в окнах звенели стекла. – Я уж притянул к суду султана за насилие, которое он позволил себе надо мной в Галате!
– Не говорите Бог знает чего, не то совсем истреплется ваш язык.
– Как так?
– Вы крикливый глухарь.
– Пойду хотя бы в суд!
– Перестаньте же!
– Я объявляю его лишенным чести, а потом – война, но уже война как с бесчестным! За ваше здоровье, господа!
Многие смеялись, а с ними смеялся и Скшетуский, у которого немного шумело в голове. Шляхтич же продолжал токовать, как старый глухарь, упиваясь собственным голосом. К счастью, речь его прервал другой шляхтич, который, подойдя к нему и дернув его за рукав, сказал с певучим литовским акцентом:
– Познакомьте же и меня, пан Заглоба, с поручиком Скшетуским.
– С удовольствием, с удовольствием. Господин поручик, это пан Повсинога[1].
– Подбипента, – поправил шляхтич.
– Все равно! Герба «Сорви шаровары».
– «Сорвиголова», – поправил шляхтич.
– Все равно! Из Собачьих Кишок.
– Из Мышиных Кишок, – поправил шляхтич.
– Все равно. Не знаю, что бы я предпочел – собачьи или мышиные кишки. Знаю только, что не желал бы жить ни в тех, ни в других, потому что там и поместиться трудно и выходить оттуда неприлично. Господин поручик, – продолжал он – обращаясь к Скшетускому и указывая рукой на литвина, – вот уже целая неделя, как я пью вино за счет этого шляхтича, у которого меч так же тяжел, как его кошелек; а кошелек его так же тяжел, как и его остроты; но если я когда-нибудь пил вино за счет большего чудака, то я позволю назвать себя таким же олухом, как и тот, кто покупает мне вино.
– Вот так отделал! – кричали, смеясь, шляхтичи.
Но литвин не сердился, а только махал рукой, добродушно улыбаясь
Бродяга.
