и нерадивость. Моя карьера как командира роты тут же лопнула. Я повис в воздухе на неопределённое время. Из полка меня отправили в батальон. Из батальона – опять в штаб полка для дачи объяснений. В полку меня допросили и отправили обратно в батальон. В общем, ходил я туда-сюда, а они делали вид, что это так и надо. Когда я явился в Журы, политрук Савенков был уже в деревне. Он ходил надутый и очень важничал. Он сделал вид, что в самостреле виноват только я. Я не занимался людьми и моральной стороной их воспитания.
Воспитанием в роте занимается политрук. Вот и пускай он это дело расхлебывает. Мое дело с солдатами воевать! Мне даже сказали, когда я вернулся снова в батальон:
– По донесениям Савенкова, тебя можно считать морально неустойчивым. В одном из донесений он даже сообщает, что ты собираешься перейти на сторону немцев. И поэтому он за тебя не ручается.
– В чем же это выражается? Где факты? Где доказательства?
– А доказательства не нужны. Тебя просто подозревают.
– Значит, конкретных фактов нет, а есть домыслы Савенкова и его предположения! А я вот к немцам не ушел и идти к ним не собираюсь!
– Политрук Савенков докладывает, что ты умело маскируешься.
Ну и идиоты! Они, конечно, знали, что в каменном подвале мерзли люди. И когда я сказал об этом и добавил, что во всем виноваты только они, в ответ услышал поток отборной брани.
– Правильно Савенков говорит, что ты морально разложился.
Командный состав в ротах почти совсем повыбивало. Офицеры в полках сохранились почти все. Савенков прятался в тылу от самой Волги, так что полковые и он сохранились для будущих поколений. Потом, после войны, он будет говорить, что воевал на самом переднем крае. А тогда он твердо усвоил формулу военной мудрости: пусть на передке Ванька-ротный сидит. Дело было даже не в том, что он не был вообще человеком, в любой ситуации и всегда он ловчил, виноватыми были другие. Возможно, вы спросите, почему. Потому что он был трус и цеплялся за жизнь, не гнушаясь средствами. А как же остальные? А остальные, сами видите, сидели в Журах, Шайтровщине и ещё дальше – в Жиздереве и Кобыльщине, хотя полк по фронту был сосредоточен в одну линию на окраине города Белого.
Я долго сидел на крыльце, ходил взад-вперёд около избы, пока, наконец, меня не вызвали, для последнего разговора. Солдат-верзила с сытой, заспанной рожей, охранявший избу, посмотрел на меня, как будто он знал мою дальнейшую судьбу и по ней решение. Он боднул мне в сторону двери головой – иди, мол, вызывают тебя.
Обратно в роту и в подвал я не попал. Меня сняли с должности командира роты и для исправления послали держать оборону на мельницу, что стояла на берегу реки ниже льнозавода. Мельница тоже располагалась, так сказать, на переднем крае. Но по сравнению с подвалом и часовней она стояла от немцев на приличном расстоянии. Место тихое. Пули совсем не летают. Мне даже поначалу казалось страшно. Я каждую секунду ждал выстрела. На мельнице стоял пулемет «Максим», находился пулеметный расчет, жил политрук пулеметной роты Соков.
– В
