его к выходу. Откроем дверь. Пусть увидит солнце.
– Да нельзя его поднимать! – всполошилась Мария. – Неужели вы не понимаете?
– Можно, санинструктор, можно…
«Жаль, я почти ничего не знаю об этом человеке, – корил себя Громов, пока они шли к выходу. – О других хоть немного, хоть чуточку… Уже характеры угадываю, разузнал, откуда родом, чем занимались до войны… А ведь, умирая, именно меня позвал к себе, командира… как на исповедь».
Они открыли дверь и положили носилки так, чтобы Роменюк мог увидеть хотя бы кусочек неба. Ярко светило утреннее солнце. Вокруг опять стояла удивительная, непостижимая какая-то тишина, будто все живое, сама природа замерла, прощаясь с еще одним уходящим из жизни человеком.
– Атам дальше – река… – сказал Громов, но, взглянув на Роменюка, увидел, что глаза его закрыты. Две большие слезины застыли на посеревших щеках, как две капли расплавленного болью, но уже остывшего свинца.
– Река, – едва слышно прошептал раненый.
– Да, там река… – тоже закрыв глаза и уже в полубреду подтвердил Громов. – Ты видишь ее? Это же твой Днестр… Милый, как само детство…
– Лейтенант! Товарищ лейтенант, дот! Там кто-то есть. Он ожил!
– Какой дот? – словно во сне спросил лейтенант, с усилием открывая глаза. – Какой дот, Коренко?
– Там… Телефон… Я даже не знаю…
– Унесите Роменюка. Закройте дверь, – устало сказал Громов. – Следите за противником. Я сейчас.
И вдруг, словно вспомнив о какой-то своей оплошности, сорвался с места и побежал к командному пункту.
– Господин лейтенант? Не кладите трубку. Нам нужно поговорить.
– Это вы?! – А ведь он надеялся, что это отозвался Родован.
– Да, я – оберштурмфюрер Штубер. Звоню из соседнего дота. Линия здесь оказалась надежной, мои люди всего лишь сменили разбитый аппарат. Будем говорить на русском или перейдем на немецкий?
– На немецкий.
– Хотите получить небольшую языковую практику? Разумно. Если, конечно, позаботиться о том, чтобы она когда-нибудь пригодилась. – Громов промолчал и, немного поколебавшись, Штубер продолжал: – Все, что произошло с этой женщиной, конечно, гнусно. И, каюсь, я тоже имею к этому определенное отношение. Правда, унтер постарался, чтобы все выглядело значительно гнуснее, чем я предполагал.
– У нас мало времени, оберштурмфюрер. Оправдываться будете на суде. Кстати, какова судьба защитников этого дота?!
– Трагическая. Как и следовало ожидать. Послушайте меня, Громов, – так, кажется, ваша фамилия?!
– Это не имеет значения.
– Завтра ваш дот прекратит свое существование. Гарнизон погибнет. Появилась одна адская идея, которая ускорит падение вашей крепости, и смерть ваша будет страшной. Я говорю это не к тому, чтобы запугать…
– И на том спасибо.
