что-то должно было случиться. Что-то важное. Что-то… тревожное.
Он стоял на кухне, в старом, выцветшем халате, и ковырялся в кофеварке. Кофеварка была старая, как и сам дом, как и весь этот город. Она помнила лучшие времена Монсуара, когда шахты еще работали, а по улицам сновали не только пенсионеры, одетые в строгие пиджаки и платья, но и молодые, полные сил люди.
"Черт бы побрал эту рухлядь," – пробормотал Клекл, пытаясь выковырять ложкой прилипший к стенкам кофейника жмых. Получалось плохо. Жмых был старый, сухой и цеплялся за металл, как утопающий за соломинку.
Из комнаты послышался голос жены, Марты:
– Бруг, ну сколько можно копаться! Опять опоздаешь!
Бруг, их сын, – мальчишка лет десяти, с вечно взъерошенными волосами и взглядом, в котором любопытство смешивалось с какой-то непонятной грустью, – что-то пробурчал в ответ. Клекл не расслышал. Он снова погрузился в борьбу с кофеваркой.
Ему нравился этот ритуал – утренний кофе. Запах свежемолотых зерен, горьковатый вкус, обжигающий язык… Это помогало проснуться, собраться с мыслями. Но сегодня даже кофе не помогал. Тревога не отступала. Она скреблась где-то внутри, как мышь в старой стене.
Наконец, ему удалось очистить кофеварку. Клекл засыпал свежий кофе, налил воды и нажал на кнопку. Кофеварка заурчала, загудела, словно старый, больной зверь. Клекл откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
Он думал о своей работе. О статье, которую недавно отправил в журнал. Об археологах, которые приехали в Монсуар, заинтересовавшись его находками. О старой молильне в шахте, о странных символах на ее стенах, о… Гобратсе.
Это имя – Гобратс – он впервые увидел там, в молильне. Оно было высечено на каменном алтаре, рядом с изображением странного существа… то ли птицы, то ли зверя…
Клекл открыл глаза. Кофеварка закончила свою работу. Он налил себе чашку, сделал глоток… и поморщился. Кофе был слишком крепким. И слишком горьким. Как и его предчувствия.
"Что-то должно случиться," – снова подумал он. – "Что-то… нехорошее."
Клекл открыл глаза. Кофеварка закончила свою работу. Он налил себе чашку, сделал глоток… и поморщился. Кофе был слишком крепким. И слишком горьким. Как и его предчувствия.
"Что-то должно случиться," – снова подумал он. – "Что-то… нехорошее."
Он встал, все еще сжимая в руке чашку с дымящимся кофе, и подошел к окну. Кухня выходила на задний двор, заросший сорняками и кустами дикого шиповника. Но Клеклу сейчас был нужен другой вид. Ему нужно было увидеть море.
Он прошел через весь дом, мимо комнаты Бруга, где все еще слышались приглушенные голоса Марты и сына, мимо пыльной гостиной с выцветшими фотографиями на стенах, мимо темного коридора, ведущего в подвал, где Клекл обустроил свою "лабораторию".
Наконец, он вышел на парадную веранду. Дом Клекла стоял на небольшом возвышении, и отсюда открывался вид на Монсуар и на море.
Город был серым и унылым. Крыши домов, покрытые серой черепицей, сливались с пасмурным небом. Узкие улочки, вымощенные булыжником, казались безжизненными. Лишь вдалеке, на центральной площади, виднелась какая-то странная фигура… Клекл прищурился. Кажется, это была статуя.
Но не на статую смотрел Клекл. Его взгляд был прикован к морю.
Море было холодным и неприветливым. Свинцово-серые волны с шумом разбивались о скалистый берег. Ветер, пронизывающий до костей, трепал волосы Клекла и приносил с собой соленый запах водорослей и… чего-то еще. Чего-то неуловимого, странного, тревожного.
Клекл сделал еще один глоток кофе. Горечь во рту усилилась. Он снова подумал о Гобратсе. Об этом имени, высеченном на алтаре в заброшенной молильне. Об изображении странного существа…
Он вдруг почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от ветра. От чего-то другого. От какого-то внутреннего озноба.
Клекл поставил чашку с недопитым кофе на перила веранды. Он больше не мог пить. Ему нужно было… что-то делать. Ему нужно было… готовиться.
Он еще раз посмотрел на море, на серые волны, на далекий горизонт, где небо сливалось с водой. И вдруг ему показалось, что он видит… что-то. Что-то темное, огромное, поднимающееся из глубин…
Клекл резко выпрямился. Нет, это всего лишь игра воображения. Усталость. Нервы.
Но чувство тревоги не отступало. Оно становилось все сильнее, все настойчивее.
Он снова посмотрел на море, и прошептал, одними губами.
Гобратс.
Клекл развернулся
