там вместе в эвакуации в Белом Логу, – рассказала Зося. – Там очень хорошо. И с питанием, и с жильем. И народ местный очень приветливый. Вообще прекрасно.
Штуб добавил:
– Не хуже, чем в мирное время.
– Конечно, трудности бывают, – сказала Зося.
– Но они не характерные, – помог ей Штуб. – Как правило – все отлично. Как исключение – хорошо.
Он пожал руку Крахмальникову и сказал довольным голосом:
– Я рад, что встретил вас именно здесь.
– А где вы предполагали меня встретить? – раздражился капитан.
– Не злитесь. Вы же понимаете мою мысль.
Когда Крахмальников ушел в свою палату, Зося почти дословно повторила фразу Штуба:
– Кто же ты, Август, и зачем полз из их расположения?
Штуб посмотрел на жену долгим веселым взглядом.
– Я военный разведчик, – сказал он, – и полз из фашистского расположения.
Опять Штуб не соврал. Все было почти так. Почти совершенно так.
– Скушали? – спросил он погодя.
– А когда-нибудь ты мне расскажешь все?
– Вряд ли, – медленно ответил Штуб. – Я постараюсь это «все» забыть. Чем скорее, тем лучше. А может быть, умные ученые изобретут какой-нибудь выключатель, чтобы повернуть его и покончить с некоторыми назойливыми воспоминаниями. Расскажи-ка лучше ты про себя…
Удивительно, как любил он слушать ее вздор, как был внимателен ко всякой чепухе, которая с ней случалась, как смеялся смешному и сердился на тех, кто ее обижал. Впрочем, она никогда не жаловалась. Так уж выходило, что проживание в эвакуации ей давалось куда труднее, чем другим военным женам с детьми.
– Ничего не понимаю, – сказал он, послушав ее немного. – Почему же тебя в милицию забрали?
– Потому что водкой по спекулятивным ценам торговать запрещено – вот почему…
– А ты торговала по спекулятивным ценам?
– Ага, по спекулятивным. У Тяпы валенки совсем прохудились, на улицу не в чем было ребенку выйти. Я и решила купить валенки за бешеные деньги у спекулянтки, но деньги-то где взять?
– Ограбила бы кого-нибудь! – посоветовал Штуб.
И тут вдруг она ему почему-то все рассказала, все с начала до конца: про «любящих» мамочек и про то, как она с ними сражалась, про то, какой была растяпой и как все путала, про свое житие «кухонным мужиком», про сирот войны и про сиротство в их детском доме…
Штуб вдруг ее перебил:
– Ты слышала про Бетала Калмыкова? – спросил он.
– Ну, слышала.
– Так вот он про тебя высказался.
– Как он мог про меня высказаться, когда мы даже и не встречались? – парировала наивная Зося. – Я его и в глаза не видела.
– Слушай! – велел Штуб и, напрягшись на мгновение, заставил сработать свою память, словно он была машиной. – «При социализме, – словно по книжке читал Штуб, – каждая мать
