Там, сидя перед громадным палисандровым бюро в большом кабинете, красном с золотом, отведенном для президента, он опорожнял ящики, разбирал бумаги и раскладывал их на пачки, которые связывал розовой тесемкой.
Он позвонил. Вошел пристав, бравый мужчина, бывший кавалерист.
– Зажгите свечу, – приказал Ругон.
В то время как пристав собирался уже уходить, поставив на бюро один из маленьких подсвечников, красовавшихся на камине, он позвал его снова:
– Мерль, послушайте!.. Никого не впускайте. Слышите, никого!
– Слушаю, господин президент, – отвечал пристав, запирая без шума дверь.
Ругон слабо улыбнулся. Он повернулся к Делестану, стоявшему на другом конце комнаты, перед папкой, в которой заботливо перебирал бумаги.
– Добряк Мерль не читал сегодняшнего номера «Moniteur», – пробормотал он.
Делестан покачал головой, не зная, что ответить. У него была красивая, хотя и лысая голова, но лысина его была из тех преждевременных лысин, которые так нравятся женщинам. Голый череп, безмерно увеличивавший его лоб, придавал ему вид очень умного человека. Свежее лицо, гладко выбритое и довольно широкое, напоминало одну из тех правильных и задумчивых физиономий, какие мечтательные живописцы любят придавать великим политическим деятелям.
– Мерль очень вам предан, – произнес он наконец и снова уткнулся головой в папку, которую перебирал. Ругон, смявший охапку бумаг, зажег их на свечке, потом бросил в большую бронзовую чашку, стоявшую на бюро. Он глядел, как они горели.
– Делестан, не трогайте нижних папок, – сказал он, – там есть дела, в которых я один могу добиться толку.
После этого оба продолжали молча работать в течение добрых получаса. Погода была прекрасная, солнце ярко светило в три больших окна, выходивших на набережную. Одно из них, полуоткрытое, пропускало легкий ветерок, доносившийся с Сены и слегка колыхавший шелковую бахрому занавесей. Смятые бумаги, брошенные на ковер, разлетались с легким шелестом по полу.
– Вот поглядите-ка на это, – промолвил Делестан, подавая Ругону только что найденное письмо.
Ругон прочитал письмо и спокойно зажег его на свечке. Письмо было щекотливого свойства. И они принялись болтать отрывистыми фразами, беспрестанно умолкая и всматриваясь во все бумаги. Ругон благодарил Делестана за то, что тот пришел ему помочь. Этот «добрый друг» был единственным человеком, с которым он мог спокойно перемыть грязное белье, накопившееся за восемь лет президентства. Он познакомился с ним в законодательном собрании, где они оба заседали на одной скамье, друг подле друга. Там он почувствовал настоящую привязанность к красивому мужчине, находя его очаровательно глупым, пустым и надменным. Он говорил с убежденным видом: «Этот бедовый Делестан далеко пойдет» и толкал его вперед, стараясь привязать к себе узами благодарности, пользуясь им, как мебелью, в которую запирал все, чего не мог хранить при себе.
– Вот дурачье, сколько бумаг
