Ступайте вон!
Он сделал движение рукой, как будто хотел оттолкнуть всех от себя; но ему вдруг пришла, по видимому, другая мысль; он кинулся к Джакомо и, схватив его за правую руку, заставил вернуться; потом, глядя на него пристально и приблизив к нему лицо, начал говорить:
– Ты жаловался, что у тебя нет рубах… лентяй! Ступай на гробницу той, которая была твоей матерью, подыми крышку, возьми простыню, в которую она завернута, и отнеси ее своей жене, пусть она сошьет из нее рубашки твоим детям. Да скажи ей, чтоб она оставила от нея два куска: один, чтоб закрыть тебе лицо, когда ты умрешь недоброй смертью, а другой, чтоб обтирать себе слезы, если она будет такой дурой, что станет проливать их по такому мерзавцу, такому низкому, отвратительному созданию, как ты…
– Ради Бога! оставьте меня, граф… – закричал Джакомо, дрожа всем телом и употребляя все усилия, чтоб вырваться из рук жестокого старика.
– Нет, я не оставлю тебя, покуда не научу, как находить то, что тебе нужно. Хочешь хлеба для своих детей? Принеси домой горсть праха твоей матери, пускай едят его… змеи питаются землею. Или лучше, ступай, отнеси им мое проклятие, которое я дарю им неотъемлемо inter vivos[10]… ты им посыпь их детские головы… не бойся оно не падет на камень… не отворачивай лица… я говорю тебе правду: уж это обычай в нашем семействе, что дети ненавидят отца; мы от дьявола родились и к дьяволу вернемся; проклятие, которое ты посеешь, тебе вернется с лихвою во время жатвы. Пускай у тебя с женою не будет друг для друга иных слов, кроме слов брани и ненависти; пускай она выгонит тебя из постели, опозорит твое ложе; пусть жизнь твоя сделается пыткой, смерть – облегчением…
Он наговорил бы еще больше, если б Джакомо, сделав отчаянное усилие, не вырвался из его рук и не убежал, заткнув себе уши.
– Беги… беги, – продолжал злой старик; – напрасно ты затыкаешь себе уши; мои слова имеют то же свойство, как раны моего блаженного патрона, святого Франческо: они жгут тело, разъедают кости… после смерти еще видны их следы…
Лукреция и Бернардино, дрожа от страха, пустились бежать вслед за Джакомо; осталась одна Беатриче, неподвижная у изголовья гроба.
– А ты не трепещешь? – спросил ее отец.
Беатриче, не отвечая ему, повернулась с благоговением и сложив руки к алтарю, сказала:
– Святой крест… ниспошли свою милость на эту несчастную душу…
– Безумная! что ты говоришь о кресте? Тут нет ни Христа, ни Бога…
– Замолчите, старик. Подумайте, что вы с минуты на минуту можете быть призваны перед его святое судилище, и что он один… да, он один может помиловать и спасти вас.
Старик хохотал и скрежетал зубами.
– Хочешь иметь доказательство, что я невредим? Вот оно!
И, взойдя
лат. «между живыми», действующий при жизни участников
