совершеннее другого, а все газетные киоски уже закрыты, и ей больше негде купить журналов, и они поужинали (впрочем, она могла бы и не ужинать), и Джозеф пошел прогуляться по вечернему городу.
Снова Мари сидела на стуле и чувствовала кожей, как сзади на шее щекотно поднимаются волоски. Она так ослабела, что не было сил даже встать со стула. Она была совсем одна – один на один с гулким биением собственного сердца, которое, казалось, сотрясало болью всю комнату. Глаза ее налились жаром, словно у испуганного ребенка, веки набрякли.
Нутром Мари почувствовала первый сбой. Еще одна ночь… Еще одна ночь… Еще одна ночь… Она будет даже дольше, чем предыдущая. Вот он, первый сбой, – маятник пропустил один удар. А вот и второй, и третий – как по цепочке. Они цепляются один за другой. Первый – совсем крохотный, второй – побольше, третий – еще побольше, четвертый – совсем большой, а пятый – просто громадный…
Ганглий – какой-то красненький жалкий узелок, похожий на обыкновенную штопальную нить, которая оборвалась в ней и трепещет. Как будто в механизме сломалась маленькая деталь – и теперь вся машина разладилась и дрожит как в лихорадке.
Мари не сопротивлялась. Она отдалась во власть этой дрожи, этого ужаса, этих взрывов внутри, обдающих ее липким потом, этого гадкого кислого вина, заполнившего рот. Сердце ее, словно сломанный волчок, отклонялось то в одну сторону, то в другую, спотыкалось, вздрагивало, ныло… Краска схлынула с лица – как будто выключили лампочку, и теперь стало видно все, что у нее внутри: серые, бесцветные нити, переплетения и жилки…
Джозеф был здесь же, в комнате, – он уже пришел, но Мари даже не услышала, как он пришел. Впрочем, от его прихода ничего не изменилось. Молча, не произнося ни единого слова, он готовился ко сну: ходил по комнате, брал какие-то вещи, курил. Мари тоже ничего ему не сказала, только молча легла в кровать. Она не услышала, как он обратился к ней.
Она засекала время. Каждые пять минут смотрела на часы – и часы вздрагивали, и время вздрагивало вместе с ними. И эта дрожь, казалось, никогда не прекратится. Мари попросила воды. Перевернулась с боку на бок. Еще раз. И еще раз. За окном гудел ветер, сбивая набекрень шляпы фонарей, – и в окна врывался свет, будто кто-то открывал глаза, а потом закрывал их. Снизу, из холла, не доносилось ни звука – гостиница словно вымерла после ужина.
Он подал ей стакан воды.
– Я замерзла, Джозеф, – проговорила Мари, поглубже зарываясь в одеяло.
– Ничего страшного, – сказал Джозеф.
– Правда замерзла! И плохо себя чувствую, и вообще – я боюсь…
– Господи, ну чего ты боишься?
– Я хочу сесть в поезд и поскорее уехать в Штаты…
– Поезда ходят только из Леона – здесь не проходит железная дорога, – вздохнул Джозеф и прикурил очередную сигарету.
– Ну так давай доедем до Леона.
– Как? На такси? А свою машину бросим здесь? И потом – здесь такие шоферы…
– Все равно. Я хочу уехать.
– Утром тебе
