м лучше обратиться к более состоятельным филателистам, я готов дать вам телефон моего коллеги…»
«Ну нет, нет и еще раз нет, – возразила Антонина Викторовна, – покойный настаивал, чтобы обратиться именно к вам, он так вам доверял. Впрочем, и сумма может быть невелика, вы даже заработаете на этом».
«Как можно, как можно! Разве речь идет о наживе?»
«Нет, речь идет о гуманитарной помощи».
Смех у Антонины Викторовны был молодой, задорный, какой бывал по радио в комсомольских передачах.
«А далеко ли ехать? – спросил Леонид Саввич. – У меня нет своего транспорта, и супруга хворает, мне надо будет еще пойти по магазинам. Позвоните на той неделе, я буду рад».
Конечно, в сердце Леонида Саввича шевельнулся коллекционный короед: а вдруг от неведомого брата забытого однокашника остались сокровища, собранные еще дедушкой? Но Леонид Саввич привык не верить в счастье. Счастье всегда доставалось кому-то еще, а он лишь глядел на удаляющиеся красные кормовые фонарики.
К тому же у Леонида Саввича был большой жизненный опыт, и он знал наверняка, что выказывать излишнее любопытство, страсть, нетерпение – может оказаться роковым. Поспешай не торопясь, как учил Блехман.
Но Антонина Викторовна сама взяла дело в свои руки.
Ничего подобного, сказала она. Поездка займет всего ничего, альбомы у нее с собой, в гостинице «Украина», тут она остановилась проездом. Разве она не сказала еще, что брат умер в Костроме? Да, именно в Костроме. «Гена не говорил вам, что они родом из Костромы? Ну вот, а вы запамятовали. Я за вами заеду и отвезу. Дело пустячное, вы успеете домой колбаски купить».
«Но я еще не кончил работать».
«Когда кончаете? В шесть? А в пять уйти сможете? В виде исключения. Скажите, что врача к жене ждете. Я буду вас ждать у входа в институт».
И Леонид Саввич, разумеется, сдался.
Леонид Саввич вышел из института в пять десять. Не хотел задерживать даму. Воображение, не очень развитое у Леонида Саввича, тем не менее нарисовало ему портрет незнакомки – учительница из Костромы, молоденькая, в толстых очках, одетая в длинное, еще мамино пальто…
Он вышел на улицу Красина.
Остановился, сделав несколько шагов вперед, вдоль голых колючих кустов. Справа нагло и недоступно улыбалась Джоконда – там во дворе располагалось казино ее имени. Недавно открылось. Страна катилась к капитализму, это не очень нравилось Леониду Саввичу, потому что у него не было свободных денег и Сонино лечение тоже тянуло из семьи последние соки.
Ну где же эта учительница?
Тявкнул автомобильный сигнал – Антонина Викторовна (кто же, кроме нее?) открыла дверцу черного японского джипа и крикнула:
– Залезай быстрее, все тепло выпустишь.
Он перебежал к джипу и сел на заднее сиденье. Антонина Викторовна подвинулась, освобождая ему место. Леонид Саввич спросил:
– Вы ждете именно меня?
– Нет, Суворова! – ответила уже знакомым комсомольским голосом женщина, скорее молодая, чем средних лет, в темно-коричневой шубе, которая поблескивала так дорого, что Леонид Саввич сразу подумал: это не синтетика!
Гордая ее голова была не покрыта, волосы, покрашенные в блондинистый цвет, завиты и прижаты к голове – получался некий довоенный образ. Леониду Саввичу, разумеется, те времена не достались, он родился после войны, но столько видел таких женщин в кино, что привык к этому образу.
Лицо Антонины Викторовны было тугим и розовощеким, подбородочек – круглый и упрямый, а глаза велики и цветом как облачное небо. Серые, с оттенком сиреневого.
Под шубой было трудно угадать, толстая она или нет. Но вернее всего мускулистая. Как метательница диска. Но не настолько мускулистая и массивная, как толкательница ядра.
– А я вас таким и представляла! – радостно сообщила Антонина Викторовна и приказала бритому узкому затылку над спинкой переднего сиденья: – Вперед, Алик, до хаты.
Алик кивнул, не оборачиваясь. Его уши были туго прижаты к голове.
Джип нарочито взревел, чтобы все знали, на какой тачке уезжает из института младший научный сотрудник Малкин.
Но вернее всего никто не заметил. И славно. Чем меньше мы высовываем напоказ наше благосостояние, тем больше нас любят сослуживцы.
Джип не спеша покатил по Красина к Тишинскому рынку, оттуда по Большой Грузинской взял к реке.
От Антонины Викторовны пахло шикарными сладкими и одновременно горькими духами. В джипе было чуть темнее, чем на улице, – стекла тонированные, женщина дышала часто, словно была взволнована.
– Вы
