в один вечер? Это же – целая жизнь! А за два часа, что можно сказать? Десяток скучных фраз?
– Ну, ты не права, Ташка! За два часа можно много рассказать, – Антон Михайлович подошел к дочери, осторожно положил руку ей на плечо.– Тебе-то самой нравятся сестры Бронте?
– Книги – нравятся. А жизнь – нет. Мрачно чересчур. Я этого не люблю. Ну что это, папа, сам посуди: судьбу свою загубили, смотря из окна на эту ве-ресковую пустошь, Брайан стал морфинистом, Энни и Эмили умерли от ча-хотки, Шарлотта вышла замуж за нелюбимого. Зачем? Ни грамма сопротив-ления судьбе. Как будто бы они плыли по течению!
– Наташа, ты забываешь, они были дочерьми священника, – тихо обронила Валерия Павловна. – Смирение и покорность судьбе были у них как бы в кро-ви. А Шарлотта и сама стала женою пастора Николса.
– Это так удобно, – спрятаться за смешного Бога, дедушку на облаке – и са-мому ничего не делать! Смирение, терпение! – насмешливо протянула де-вушка. – Один французский писатель, не вспомню сейчас фамилии, сказал, что «терпение лишь крайняя степень отчаяния, замаскированная под добро-детель». А я не люблю отчаяния. Кажется, даже не сумею никогда выразить его музыкой. Хотя, думаю, что оно похоже на большую птицу: ворона или орла, с очень цепкими когтями. Они, когти эти, впиваются в грудь, и тогда так трудно дышать. – Бледные щеки девушки внезапно окрасились румянцем, резко обозначились скулы. – А я люблю дышать полной грудью.
– У тебя внутри много свободы. Тебе ее дала музыка. У сестер Бронте, наверное, ее было гораздо меньше, – все также тихо, но весомо проговорила Валерия Павловна. – Вересковая пустошь не могла им ее дать, увы!
– Почему? Пустошь это ведь тоже – образ свободы. Она же была открыта всем ветрам! – Девушка пожала плечами, вздохнула. – Все равно – не пони-маю.
– Или, наоборот, пустоты, одиночества. Весь их порыв к свободе это – их книги, согласись?
К этому времени спорщики, все трое, уже прошли на кухню – маленькую, тесную, но уютную, с нарядными, воздушными занавесками в кремовых во-ланах и красным эмалированным чайничком в белый горошек, весело сви-стящим на плите, и Валерия Павловна осторожно усадила ученицу на стул, неслышно передвигая чашки по нарядной скатерти. Антон Михайлович, по-вернул конфорку плиты, втянул в себя воздух:
– Как корицей пахнет! Вкусно! Тебе сколько положить кусочков, дочка – хозяюшка?
– Два хватит. Спасибо, папа. – Девушка уверенно взяла в руки протянутую тарелку с пирожным. – Мне вчера звонила Лиля Громова. У нее мама в боль-нице лежит.
– А что случилось? – Валерия Павловна очень старалась не звякнуть ложкой о блюдце, но это ей не удалось. Она поморщилась, с досадой. – Что – то серьезное? Операция?
– Нет. – Наташа говорила спокойным, бесстрастным голосом, но щеки ее по прежнему алели нервным румянцем. – Она наглоталась таблеток каких то. Пока Лилька в школе была, а Дима –
