но ничего не просила. Во время обеда моя мама отсадила Хуршиду в другую комнату, отдельно от нас с сестрой. Мама принесла ей туда много еды, и она ела ее одна. Мама боялась, что мы с сестрой заразимся туберкулезом. Наверное, она была права. Все мамы, наверное, всегда правы.
А я не могу забыть, как горело мое лицо от стыда. От того, что мы испугались какого-то там туберкулеза. По мне – так лучше бы я им заболела, чем отсаживать человека, как прокаженного.
Как вспомню – исчезнуть хочется. До сих пор…
Лето. Все куда-то едут, только успеваю читать.
Куда рвануть, а? – спрашивают. Может, туда? Или вон туда? Там мы уже были, отстой. Лучше – сюда, отвечают им…
А я где сидела, там и сижу. Только взглядом как будто провожаю взмывающие лайнеры и уходящие поезда.
Какой красивый все же Петербург. Какой неназойливый, параллельный и достойный. Несуетливый. Не лезет к тебе. Не трогает, не дергает за рукав… Ты сама, он сам по себе. Никогда не мешает жить. Этим и помогает.
Сегодня мчались с дачи подруги, леса с обеих сторон от шоссе. Подруга молодая, молчаливая, очень чуткая и неназойливая, как Петербург. Вроде бы вся в себе. Но вдруг очень резко затормозила, изменившись в лице… Совсем маленькая рыжая белочка, просто недавно народившаяся, перебегала быстро дорогу прямо перед машиной. Чудом углядела, чудом тормознула. И было в этом что-то очень сильное. В том, как резко она успела затормозить перед маленькой рыжей белочкой. Какое-то всемирное братство всех живых существ в этот момент проявилось.
И то, как моя интровертная очень подруга в лице изменилась, испугалась, что задавит, многое-многое продолжает в ней открывать…
В старших классах мы ездили на хлопок. Представляете, у нас был план. Вернее, у школы. А у нас – норма. Под палящим солнцем мы целый день вынимали невесомые кусочки ваты из хлопковых коробочек и бросали в подвязанный фартук. Казалось, фартук никогда не наполнится. Какие там килограммы и тонны? Граммы бы набрать. Но каждый день неведомо как норму выполняли. Мальчишки помогали девчонкам-копушам, хнычущим от жары и усталости.
А самое потрясающее начиналось вечером. Когда спадала жара и мы гуляли под темным звездным азиатским небом. Много пели. Пацаны, все как один, играли на гитарах. Пацан без гитары никакой не пацан был тогда.
В твоих глазах осенний тииихий день… Или: что вы улыбаетесь, вас бы так позвали, я к своей любимой приглашен на свадьбу… В жизни все порою так смешно устроено, я приду с букетом, словно посторонний… Или: я в весеннем лесу… пил березовый сок…
Почему нам никто не сказал тогда, что все это называется счастьем?
Вчера еще цвела сирень, разных оттенков – белая, светло-сиреневая, почти голубая, и совсем темная. Пахла! А сейчас снег кружит по всему Питеру, речка Карповка, моя любимая, подернулась льдом, а утки, которых я кормила все лето, сидят, как и сидели. Ничего не понимают.
