что я Вербило?
В удивительном медучреждении я лежала. Прохожу мимо сестринского поста, медсестра спрашивает:
– Толмачева из вашей палаты какала сегодня? Если нужна клизма – пусть подойдет и доложит.
Доложит… Больница с военным уклоном, я случайно по скорой попала. Поэтому – «пусть доложит». Обход по понедельникам чуть ли не с министром обороны. За ним свита в полуобморочном от страха состоянии. Все утро потемкинскую палату строили. Покрывала особым образом складывали у подножья, вдруг чинный зад присесть захочет и живот пощупать… Тумбочки приобрели первозданный вид. Старая уборщица пять раз полы помыла.
Чин даже не заметил. Вопросы, говорит, есть? Это уже когда покидал палату.
– Простите, что мне делать с газами? (Это Толмачева спрашивает, которая про клизму не доложила.)
Свита побледнела, рыжий завотделением стал красным. Чин обаятельно улыбнулся, одновременно посуровев. Я смешливая, у меня истерика началась. Пришлось плавно перевести ее в кашель, а то еще демобилизуют раньше времени и без больничного.
Мне так стыдно… Я не люблю музеи и выставочные залы. Меня не оправдывает даже то, что их не любил Довлатов.
А ведь я когда-то была маленькой… И мне было три годика. И пять было. И даже годик. Помню вечно поддатого дядю Витю, навстречу которому бежала со всех ног через весь двор, очень любила его. Он шел с работы, покачиваясь как всегда, хватал меня обеими рабочими руками, поднимал высоко, на самое небо, а я хохотала от счастья, и он смотрел на меня, подняв голову, и приговаривал: Алка моя… Встречаешь?
Не то чтобы вспомнила. Просто не могу забыть.
На Каменноостровском каждый день прохожу мимо гаишника в открытой будке. Стоит в любую погоду, большой такой, носом шмыгает, глаза красные. Всегда думаю: как не мерзнет, как не устает? И куда вообще… писать ходит? Ему же пост покидать нельзя. Решила поздороваться однажды, как родной уже стал… А он мне: Ты (ты!) каждый день так и будешь здороваться? Мешать работать будешь?
А я переживала. Думала, как же он, ветрами обдуваемый… Изо дня в день…
Барбара Стрейзанд. Я бы хотела с ней дружить.
Мы бы много смеялись.
Молодая сотрудница нотариальной конторы, худая в брюках и очках, больше ничего не запомнилось, в нетерпеливом изнеможении прикрывала глаза после каждого моего слова. Неужели я все время чушь произношу? – думала я. Вроде бы нет. А она все продолжала и продолжала прикрывать свои уставшие от тридцатилетней жизни глаза, показывая, как ужасен этот мир и я вместе с ним.
И я поняла, что это, скорее всего, невроз какой-то у нее. Невроз глаз. Или невроз терпения. Или нетерпения. Потом она написала мне целый список действий, от которого у меня закружилась голова, и я поняла, что я не хочу на это тратить остатки жизни.
Тут вошел главный нотариус, симпатичный, совсем не нотариального вида мужчина в джинсах, вник в суть дела и сказал
