рост этой женщины, ее изысканные манеры, горделивая посадка головы и густая грива серебристых волос, которые она никогда не красила, хотя, если судить по фотографиям, поседела Арабелла рано, к двадцати пяти – тридцати годам. Острый орлиный нос, маленькая головка и своеобразная походка – носками внутрь, колени трутся друг о друга – придавали ей сходство со страусом, правда, на редкость элегантным. При всем этом ей невозможно было отказать в грации. Она упорно говорила со мной по-французски. Это была для нее радость, повод для гордости. Речь у нее была довольно правильная, всегда «на вы», и она никогда не признавала себя побежденной, если нужное слово не приходило на ум. Мое имя она произносила именно так – «Джустин», выговаривая первую букву на английский манер, как «Дж», куда более жесткое и сухое, чем наше такое мягкое, слишком податливое французское «Ж».
Она полюбила меня сразу. С первой встречи, когда мы с Эндрю приехали к ним в Лондон на несколько дней. С Арабеллой все было легко – разговаривать, готовить в кухне, работать в саду, делать покупки. Она обожала ходить со мной по магазинам, спрашивала мое мнение по поводу каждой покупки – как мне нравится цвет, ткань, покрой, как если бы одного того, что я парижанка, было достаточно, чтобы быть специалистом в вопросах моды. А я таковым совершенно не являлась. Она познакомила меня с произведениями современных английских прозаиков, которые полюбились мне почти так же, как и Дафна дю Морье, – Пенелопа Лайвли, Роуз Тремейн, Джоанна Троллоп, А. С. Байатт. Она даже научила меня готовить «на английский манер», к удивлению моих родителей и друзей-французов. Теперь у меня получалось прекрасное kedgeree – жаркое из рыбы и риса с пряностями, coronation chicken – холодная курятина в мягком сливочном соусе с карри, даже сложнейший Christmas pudding – рождественский пудинг, который готовят в течение шести часов за два месяца до того, как будут подавать на стол.
Я всегда чувствовала себя прекрасно в их обветшалой двухэтажной лондонской квартире – неприбранной, с раскиданными повсюду цветными воскресными газетами, которые никогда не выбрасывались, грудами обуви у входной двери, шляпами всевозможных фасонов и размеров, нанизанными одна на другую на вешалках. Старый черный лабрадор Джаспер любил класть свою седеющую морду мне на колени, стоило присесть. Гари бесконечно слушал «Мессию» Генделя. В просторной неубранной кухне, занимаясь приготовлением салата из груш с сыром стилтон, Арабелла старательно, но не слишком попадая в ноты, напевала: «O daughter of Jerusalem, rejoice!» Я любила смотреть, как она готовит – в мужском фартуке, то и дело отбрасывая со лба выбившуюся из прически серебристую прядь и ловко управляясь со старенькой плитой «Aga».
Каждое утро, пока мы гостили у них, Арабелла готовила для меня свежевыжатый апельсиновый сок, спрашивала, хочу ли я на завтрак яичницу с беконом или наши с Малькольмом любимые мюсли «Grape-Nuts», кусочки которых обычно застревали в зубах. Свои газеты Гари обычно читал в священной тишине. Ему всегда первому наливали молоко из бутылки, привозимой каждое утро milkman[39], –
Молочник (
