пребывала в прекрасном расположении духа. Немедленно отыскались злые языки, утверждавшие, что ее настроение было даже слишком радужным для столь торжественного события. Внимательные наблюдатели не заметили, чтобы она пролила хотя бы слезинку. Однако подобный недостаток чувствительности с лихвой компенсировало поведение леди Уинвуд. Весь ее облик в точности соответствовал самым строгим правилам приличия. Опираясь на руку сына, она проплакала всю церемонию. Старшая мисс Уинвуд и мисс Шарлотта в роли подружек невесты выглядели восхитительно и вели себя соответственно; острые глазки мистера Уолпола не пропускали ни единой мелочи; леди Луиза Куэйн держалась с большим достоинством, но обратилась за помощью к своему носовому платочку, когда милорд взял руку Горации в свою; мистер Дрелинкурт надел новый парик, и на лице у него было написано смирение и покорность судьбе; виконт же сыграл свою роль с непринужденным изяществом.
Было решено, что после нескольких дней, проведенных в деревне, новобрачные отправятся в Париж – выбор места назначения в свадебном путешествии принадлежал невесте. Элизабет сочла его весьма странным для медового месяца, но Горация заявила:
– Фи! Мы совсем не похожи на тебя с Эдвардом и не с‑собираемся заниматься любовью ц‑целыми д‑днями напролет! Я хочу посмотреть город, побывать в В‑Версале и к‑купить себе н‑наряды п‑получше тех, что носит Тереза Молфри!
По крайней мере, эта часть ее программы была выполнена в точности. Спустя шесть недель свежеиспеченная пара вернулась в Лондон, и один только багаж новобрачной, по слухам, занимал целый экипаж.
Бракосочетание младшей дочери стало чересчур тяжелым испытанием для хрупкой леди Уинвуд. Сильные эмоции и переживания вызвали у нее череду обмороков, а осознание того, что ее сын отпраздновал свадьбу сестры, поставив пятьдесят фунтов на гусиные бега в Гайд-парке, стало последней каплей, окончательно подорвавшей ее здоровье. В сопровождении двух оставшихся дочерей (с одной из которых, увы, ей вскоре тоже предстояло расстаться) она удалилась в родовое поместье Уинвудов, где и принялась укреплять расшатанное здоровье диетой из яиц, взбитых сливок и камфарной настойки опия, а также созерцанием брачного контракта.
Шарлотта, которая уже в самом начале жизни убедилась в бренности мирских удовольствий, заявила, что вполне удовлетворена сложившимся положением, а вот Элизабет, хотя и подумать не смела, чтобы противоречить бедной больной мамочке, предпочла бы оказаться в Лондоне к моменту возвращения Хорри из свадебного путешествия. И это при том, что мистер Херон, не слишком обремененный воинскими обязанностями, с удовольствием проводил бóльшую часть своего времени в родном доме, расположенном неподалеку от поместья Уинвудов.
Разумеется, Хорри приехала в Гемпшир, дабы навестить их, но она прибыла одна, без графа, каковое обстоятельство лишь усугубило беспокойство Элизабет. Она прикатила в собственной карете, подрессоренном экипаже с огромными колесами и роскошной обивкой голубого бархата;
