со стены падает картина, за ней другая. То же самое происходит и со стеллажом, с которого слетают две статуэтки и бутылка. Ничто, казалось бы, не должно предвещать случившегося: не началось землетрясение и не видно пакостливых рук, провоцирующих всё это. Старик недоумённо оглядывается вокруг себя, пытается что-то понять, затем подходит к лежащей на полу бутылке и наклоняется, чтобы поднять её. Из бутылки вырывается вдруг пламя, как будто в ней самовоспламенился бикфордов шнур, и она с шипением, зигзагообразно, начинает перемещаться по полу. На фоне этого шипения слышится голос, спокойный, среднего регистра, с характерным сибирским «оканьем»).
Голос: Вот ты думаешь, что всё это чьи-то проделки. Ан-нет, здесь, в этом доме, я хозяин и остаюсь им по сегодняшний день. А, стало быть, что хочу, то и ворочу.
(Старик крестится, увидав и услышав такую чертовщину. Поворачивается к источнику звука и как зачарованный, но отнюдь не перепуганный, постепенно догадываясь, с кем имеет дело, заворожённо начинает вслушиваться в каждое слово. А голос, тем временем, продолжает)
Подойди к мольберту. Ты увидишь на нём того, кто с тобой сейчас говорит.
(Старик медленно подходит и не верит своим глазам: на холсте, где он несколько минут тому назад рисовал свою внучку, чётко обозначился портрет Григория Распутина, писанный в 1914 году художницей Еленой Клокачёвой и хранящийся сегодня в Государственном Эрмитаже.)
Вот ты художник и наверно знаешь, что ещё задолго до тебя здесь жил другой художник. Он рисовал меня в разных позах, потом продавал и зарабатывал на этом неплохие деньги. Уже после моей смерти, разумеется. В период нэпа. Простить этого я ему не мог, а после того, как он отказался продать мою спальню священнику, тем более. Помер он, причём насильственной смертью. От нанесённых побоев.
(Старик вспоминает про этот случай, о котором он слышал от соседей, затем читал в интернете и, обретя самообладание, а, главное, будучи несогласным, вступает с Распутиным в диалог).
Старик: Простите, но насколько я знаю, художника этого изрядно побили, но он остался живой.
Голос: Я тебе говорю – для меня, для меня он помер. Причём, навсегда.
Старик: Не буду спорить, Вам виднее. Если можно в данном случае употребить это слово. Вот кто, действительно, помер, – уж не знаю, для Вас или от Вас – хотя его смерть отстоит от Вашей на целых 94 года, так это – если мне не изменяет память – певец группы «Bonej M» Бобби Фаррелл, кажется, так его звали. И случилось это 30-го декабря 2010 года и именно здесь, у нас в Петербурге.
Голос: Абсолютно верно. А почему, знаешь?
Старик: Нет.
Голос: А потому, что песню обо мне пел нехорошую. Про мои, якобы, сплошные гулянки да разврат, а про хорошие дела ни слова. Про заступничество, например. Да, чернили меня все, кому не попадя ещё при моей жизни, а уж после смерти – так во сто крат. За правду и за то, что был против войны. Говорил я «папе», не встревай ты в неё,
