Владимиров справился с револьвером.
– Еще чего! – послышалось в ответ из подворотни. – Вы у меня под прицелом. Дернетесь – перестреляю как кутят.
– Ах, ты… – Константин взвел курок.
– А тебя, мичманок, первым порешу, падла!
– Погоди, – остановил Владимирова Кузминкин и встал в полный рост. – Слышь! – крикнул он в темноту. – Тебя часом не Митрохой зовут?
Некоторое время никто не отвечал. Наконец, послышалось:
– Митрохой… Ну и че?
– Живой, чертяка, – сказал моряк и разлыбился. – Митроха, это же я – Кузминкин?
– Какой Кузминкин?
– Как – «какой»? А кто тебя по весне от расстрела спас?
– Степан Иваныч? Ты?
– Ну!
– Здравия желаю.
– И тебе не хворать. Выходи, потолкуем. А то народ в округе, небось, уж подумал, что Юденич город взял.
– Ниче. Переживет народ. Ты только мичманка шутоломного угомони, а то мне самому боязно.
– Товарищ Владимиров, – посмотрел Кузминкин на Константина.
Тот кивнул, поднял руку вверх, револьвер стволом направил в небо, словно хотел выстрелить в равнодушную круглую рожу полной луны.
– Все! – крикнул он. – Шабаш!
– Ну, то другое дело, – на освещенный полнолунием тротуар набережной вышел солдат.
Кузминкин бросился ему на встречу.
– Митроха!
– Степан Иваныч!
Костя презрительно хмыкнул и спрятал револьвер в карман.
– Эх, Константин Константиныч, – Барченко подошел к Владимирову и по-отечески приобнял его за плечи. – Что же вы, мил человек?
– Да… даже не знаю, – замялся Костя.
– Это испуг в вас куражится. Вы чего-то боитесь, оттого и нервничаете по пустякам.
– Извините, Александр Васильевич, и вправду нервишки что-то расшалились.
– Вам бы отвар пустырника попить, он хоть и горький, но хорошо успокаивает. Вот помню…
Кузминкин с Митрохой, что-то бурно обсуждая на ходу, подошли поближе.
– …Эх, голова твоя бедовая, я же сам как-то на бабе погорел. А тут и вовсе за дезертирство шлепнут и не почешутся, – увещевал моряк солдата.
– Я же аккуратненько, Степан Иваныч, – оправдывался солдат. – Если бы ты ее видел… И здесь, – Митроха в воздухе нарисовал рукой округлости, – и здесь… все как полагается…
– Дурень ты, паря, – сказал Кузминкин.
А Митроха с подозрением покосился на Владимирова, а потом с любопытством взглянул на Барченко, точно припоминая что-то.
– Ось! – вспомнил он. – Что, контра? Говорил же я, что будет время, и за тобой придут… А я, слышь, – повернулся он к Кузминкину, – валенки у него эксприровал… Еще потом на боты австрийские их променял… – выставил ногу, чтобы все могли полюбоваться его новыми ботинками.
– Ошибся
