а после отставки своего непосредственного босса, Гарольда Таггерта, и в качестве исполняющего обязанности губернатора, Гордон баллотировался от Партии Новых Демократических Преобразований и заранее опережал своих соперников с разгромным счетом. Выборы были, в сущности, пустой формальностью, но он здраво рассудил, что народ жаждет не только хлеба, но и зрелищ, и подошел к делу серьезно и основательно.
Поэтому были митинги, были пламенные речи, репортеры, многие тысячи пережатых им рук, пухленькие младенцы, которым он щекотал животики, и их хорошенькие мамочки, норовившие выпрыгнуть из кружевных панталон при виде герра Джерсея, такого молодого, мужественного, широкоплечего и очень симпатичного. Гордон выступал перед могущественными лендлордами и упитанными финансовыми воротилами. Он выступал перед лесорубами и зажиточными фермерами. Он выступал перед нищими и власть имущими. Он выступал в крохотных заплеванных пивнушках и в парадных залах роскошных вилл. Он так истово твердил, что покончит с бедностью и коррупцией, несправедливым налогообложением и прогнившей банковской системой, что под конец сам в это поверил. Самую малость, но поверил. А вдруг?
Потом были цветы, поздравления, улыбки, фейерверки, многотысячная толпа, собравшаяся возле здания городской ратуши поприветствовать новоиспеченного губернатора, бал и банкет, и Верховный Канцлер Империи Милбэнк, специально прибывший из столицы на церемонию инаугурации. Мягкий, вкрадчивый, округлый, вылитый Шалтай-болтай, Верховный Канцлер, по совместительству председатель Партии Новых Демократических Преобразований, долго-долго тряс Гордону руку и за невесть какие прегрешения обозвал политиком новой формации.
Теперь политик новой, возможно, еще невиданной человечеству, формации, в окружении охраны, советников, помощников и секретарей, налитым кровью взором смотрел на утопающее в тенистых садах четырехэтажное, непостижимо громадное, беломраморное здание губернаторской резиденции.
Первоначально это были отнюдь не государственные, а частные владения, именно, поместье последнего правителя Свободной Торговой Колонии Франца Максимилиана. После падения Салема в результате кровопролитной войны со Священной Ортодоксией и провозглашения Империи, бывшее родовое гнездо Франца стало официальной резиденцией имперских наместников, а впоследствии, когда времена сделались чуть более либеральными, и законно избранных общим тайным голосованием губернаторов Салема.
За пять столетий особняк фактически утратил свой первоначальный вид величественного средневекового замка. Каждый обитатель дома по каким-то причинам считал священным долгом сюда что-то пристроить, достроить и перестроить. Особняк исправно прирастал флигелями, балконами, колоннами, крытыми галереями, террасами и мансардами. В результате, получился выспренний архитектурный кошмар, по сравнению с которым сам легендарный замок Эшеров выглядел бы жалким кукольным домиком, и только.
Гордон
