хрустальных люстр, устрашающие фигуры забронзовевших рыцарей в доспехах эпохи Свободной Торговой Колонии и резной полукруг арки, ведущей в бальный зал. В центре холла красовался искусственный пруд с мраморными бортиками, где в синей воде среди кувшинок и лилий фланировали зеркальные карпы, лоснящиеся, упитанные, будто потомственные буржуа на воскресной прогулке.
– Ой, папа, рыбки, – обрадовался Макс.
– Да, вижу, головастик.
Пока они рассматривали рыбок, Виктория на кухне зачарованно созерцала уходящие ввысь резные буфеты, ломящиеся от фарфора и столового серебра.
– Гордон, – позвала она голосом, полным неги и удовольствия.
– Чего.
– Иди, посмотри. Нет, только взгляни! Какой фарфор! Какие блюда! Какие серебряные ложечки!
Ее дивной красоты лицо дышало столь безыскусной и пленительной женской жадностью, что Гордон почувствовал себя польщенным, как если бы отправился на охоту, убил самого большого мамонта и швырнул к ее ногам. Но надо было вернуться к реальности. Это были вовсе не их вещи, а государственные.
– Виктория, мне жаль тебя расстраивать, но это казенное имущество, хищение и присвоение которого строго карается по закону.
– Расстрелом и конфискацией имущества, – радостно объявил пятилетний Макс.
Малышу пришлось по мере силенок поучаствовать в отцовской предвыборной кампании, позировать перед толпами репортеров, улыбаться и махать ручонкой, заодно выслушивать, как отец собирается бороться с казнокрадством и коррупцией. Очевидно, бесконечные переезды и многотысячные митинги не самым лучшим образом сказались на хрупкой детской психике. К тому же, Максимилиан уже два месяца не посещал детский садик и, кажется, разучился читать. И писать. И считать, чего уж там.
– Сопляк зеленый, что ты городишь. Какие еще расстрелы? Сколько раз я просил тебя не встревать во взрослые разговоры!
Виктория засмеялась, показав ровные зубки жемчужной белизны, протянула руку и потрепала мужа по обросшему, но мужественному и волевому подбородку.
– Пойду посмотрю, что там наверху. И на нашу спальню взгляну тоже.
Гордон сел на один из этих невероятных антикварных диванов, усадил на колено Макса и уткнулся в его светлую макушку, вкусно пахнущую карамельками. Какое-то время они молча сидели и слушали, как Виктория ходит наверху, охает и ахает, повизгивает от удовольствия и воркует, как влюбленная голубица, осматривающая свое уютное гнездышко.
– Мама такая красивая, – сказал Макс мечтательно.
– Да.
– Папа?
– Чего.
Макс засопел и шепотом поведал отцу, что, когда вырастет, не будет жениться. Никогда-никогда. А лучше пойдет работать. Лесорубом.
– Вот те раз. Послушай, Максимилиан. Кем ты станешь, когда вырастешь, это твое личное дело, но жениться-то все равно придется.
