которую ставят перед собой авторы этой книги, – проанализировать, что может дать для понимания российских событий их рассмотрение в логике революционного развития, какие аспекты российской действительности становятся при этом понятнее, каковы реальные, связанные с революционным характером пережитого Россией периода, мотивы тех или иных решений и действий российских политиков.
Что же мы знаем про революцию? И очень много, и очень мало. Много – поскольку уже два века эта тема интересует историков и философов, теоретиков и практиков. Каждая из известных революций подвергалась (и не раз) детальному историческому анализу, сопоставление наиболее крупных из них стало излюбленной темой ученых и политиков разных стран и континентов. Существует множество теорий, так или иначе объясняющих причины революций, их результаты, роль масс и вождей, насилия, идеологии и других аспектов феномена революции. Мало – поскольку во всем этом многообразии материала существует очень мало общепризнанного, не подвергающегося сомнению, объединяющего, а не разъединяющего специалистов по теории революции.
Что такое революция: «локомотив истории» или катастрофа, нарушающая естественный порядок вещей? Закономерность или досадное стечение обстоятельств? Радикальный прорыв в будущее или маятник, резко качнувшийся в одну сторону, но в конце концов возвращающийся в исходное состояние равновесия? Сколько событий мировой истории можно считать революциями: сотни или единицы? Количество вопросов, не имеющих общепринятых ответов, можно множить и множить.
Революция начинает рассматриваться как специальный объект анализа только на рубеже XVIII–XIX столетий. Ни гражданская война в Англии, ни война за независимость в Северной Америке еще не воспринимались как самостоятельные феномены, отличные от многочисленных восстаний, гражданских войн и переворотов, каких было немало. Да и самого термина «революция» в его современном смысле до конца XVIII в. не существовало. Слово это обозначало нечто противоположное радикальному перевороту: со времен Коперника под «революцией» понимали устойчивое и неизменное движение, изменить которое не в силах смертного. Именно в этом смысле и использовал его придворный Людовика XVI, когда на вопрос короля «Это бунт?» ответил: «Нет, государь, это революция». (По-французски это однокоренные слова – соответственно revolte и revolution.) Непреодолимость революционных событий вскоре была продемонстрирована в полной мере. Однако слову «революция» был придан другой смысл – радикальные, как правило, насильственные преобразования, практически не контролируемые властью и сопровождающиеся частыми сменами правительства.
События конца XVIII в. во Франции с самого начала стали рассматриваться в контексте и в сравнении с английской и американской революциями. Немедленно началась полемика относительно соответствия действий французских революционеров опыту их английских предшественников. Именно этот сюжет становится
