Пушкина – в его письме П. А. Плетневу 26 марта 1837 г. из Рима. Он пишет: «Что месяц, что неделя, то новая утрата, но никакой вести хуже нельзя было получить из России. Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его перед собою, что скажет он, заметит он, чему смеется, чему изречет неразрушимое и вечное одобрение свое, вот что меня только занимало и воодушевляло мои силы. Тайный трепет не вкушаемого на земле удовольствия обнимал мою душу… Боже! Нынешний труд мой, внушенный им, его создание… Я не в силах продолжать его. Несколько раз принимался я за перо – и перо падало из рук моих. Невыразимая тоска!» Следующее письмо Гоголя 30 марта 1837 года также из Рима М. П. Погодину – целиком посвящено Пушкину. Он пишет: «Моя утрата больше всех. Ты скорбишь как русский, как писатель, я… я и самой доли не могу выразить моей скорби. Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло вместе с ним… Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина». Гоголь говорит, что не публика, а слово Пушкина важно для него. Он обязан ему всем хорошим, что есть в нем. Вновь и вновь он утверждает, что «ни одна строка» его не пишется без одобрения Пушкина или являющегося перед ним образа поэта. Он угадывает, что понравится Пушкину, и это одобрение – первая награда. «И теперешний труд мой есть его создание», – добавляет Гоголь, имея в виду «Мертвые души». Он пишет о том, что был свидетелем многих «горьких минут, испытанных Пушкиным, несмотря на то, что его талант был признан самим монархом. Гоголь отказывается ехать на Родину, в «сборище просвещенных невежд», советников «начиная с титулярного до действительных тайных». Такова участь поэтов на Родине, которую он тем не менее любит, так как она является для него «неизмеримой, нашей родной русской землей», с ее «курными избами», «бедным, неярким миром», который он противопоставляет «безмозглому классу людей», который «пакостит» ему. Гоголь не верит Погодину, сообщавшему, что все, даже «холодные» люди в России, были «тронуты» гибелью Пушкина. В письме Жуковскому из Рима 30 октября 1837 г. Гоголь, пожалуй, единственный раз называет своей Родиной, где он родился и живет, свою «душеньку», «красавицу Италию». «Россия, Петербург, снега, подлецы, Департамент, кафедра» для него сон, поэтической частью которого являются три – четыре человека, в том числе Жуковский и Пушкин. «О, Пушкин, Пушкин! – восклицает с тоской Гоголь. – Какой прекрасный сон удалось мне видеть в жизни и как печально было мое пробуждение». Итак, ни малейших следов или тени шероховатостей в отношениях Пушкина и Гоголя перед отъездом последнего за границу не наблюдается. В конце 1838 – начале 1839 г. в течение нескольких месяцев в Риме находился Жуковский и постоянно общался с Гоголем. После его отъезда Гоголь написал ему теплое письмо, в котором отразилось настроение, возвращавшее его к пушкинским временам. В конце сентября 1839 г. впервые после четырехлетнего отсутствия Гоголь приезжает в Россию. Всю зиму 1839–1840 г. он живет в России.