фарисеи или саддукеи, не помню толком, кто именно.
– А ты сам христианин?
– Нет, дорогая, на худой конец – конфуцианец, то бишь последователь философа-моралиста. В Англии большинство людей моего круга скорее конфуцианцы, чем христиане, хоть они этого и не знают. Во что они верят? В предков, в традиции, почитание родителей, в честность, воздержанность и хорошее обращение с животными и людьми, которые от тебя зависят. Верят, что неприлично быть выскочкой и что нужно стоически относиться к боли и смерти…
– Чего же больше желать, – прошептала Динни, морща нос, – не хватает только любви к прекрасному…
– Поклонение красоте? Ну, это зависит от темперамента.
– А разве не это сеет рознь между людьми?
– Да, но тут уж ничего не поделаешь, – нельзя заставить человека любить заход солнца.
– Ты мудрый, дядя, – сказала молодая племянница, – пойду-ка я пройдусь, чтобы протрясти свадебный пирог.
– Пойду-ка я вздремну, чтобы прогнать хмель от шампанского.
Динни очень долго гуляла. Ей теперь было странно гулять одной. Но цветы в парке ласкали глаз, вода в пруду блестела, как зеркало, стволы каштанов горели в лучах заката. И она покорилась своему чувству, и чувство это было – любовь.
Глава седьмая
Вспоминая потом о второй прогулке по Ричмонд-парку, Динни так и не могла припомнить, выдала ли она себя, прежде чем он сказал:
– Если вы верите в брак, Динни, выходите за меня замуж.
У нее перехватило дыхание, она бледнела все больше и больше; потом кровь сразу бросилась ей в лицо.
– Не понимаю. Вы же меня совершенно не знаете…
– Вы мне напоминаете Восток. В него либо влюбляешься с первого взгляда, либо так никогда его и не полюбишь, но узнать его все равно никому не дано.
Динни покачала головой:
– Ну, во мне-то нет ничего загадочного.
– Я никогда не пойму вас до конца. Как статуи на лестнице в Лувре. Но вы мне еще не ответили, Динни.
Она протянула ему руку и кивнула.
– Вот это быстрота и натиск! – сказала она.
И сразу же его губы прижались к ее губам, и тут Динни потеряла сознание.
Это был самый необъяснимый поступок за всю ее жизнь, и, почти сразу же придя в себя, она так ему и сказала.
– Ну какая же вы прелесть…
Если прежде его лицо казалось ей странным, каким же оно стало теперь? Губы, обычно сжатые в язвительной усмешке, были полуоткрыты и дрожали, взгляд горел, не отрываясь от ее лица; подняв руку, он откинул назад волосы, и она впервые заметила на лбу у него шрам. Солнце, луна, звезды – вся вселенная словно замерла, пока они глядели друг другу в глаза.
Наконец она сказала:
– Все не как у людей. Вы за мной не ухаживали, и даже меня не соблазняли.
Он засмеялся
